Читаем Рембрандт полностью

Плач его показался художнику еще более страшным, чем молчание: это был не здоровый протест, не сердитое подтверждение своего права на сон, а беспомощное хныканье, неясная жалоба на то, что к нему пристают, усугубляя его и без того тяжкие страдания. Ребенок открыл глубокие серо-синие глаза, но в них не было ни слез, ни блеска, ни выражения. Рембрандт упал на колени около колыбели и принялся так неистово раскачивать ее, что хныканье перешло в тоненький бессильный плач. Саския с ужасом смотрела на отражение мужа в зеркале, но когда наконец она заговорила, голос ее был раздраженным — и только.

— Ну, зачем ты разбудил его? — сказала она.

— А тебе не кажется, дорогая, что ребенок не совсем здоров?

— Что ты выдумал? С чего ему быть нездоровым?

— Не знаю, но он выглядит таким вялым… Вот я и стал его тормошить.

— Вялым? Еще бы ему не выглядеть вялым! Интересно, как выглядел бы ты, если бы тебя разбудили вот так, ни с того ни с сего. Бедняжка крепко спал.

— Вы не находите, кормилица, что он ослабел за последние дни?

— Ослабел, ваша милость? Да он силен, как жеребенок.

— Ослабел! — подхватила Саския. — Сегодня утром он так схватил меня за ухо, что я уже думала — сейчас оторвет.

Снимая с пальцев кольца и перебрасывая их из руки в руку, она повернулась к мужу и подарила его прелестной теплой улыбкой. Теперь Рембрандт вспомнил, что утром, в мастерской, поправляя рисунок Бола, он сам слышал, как она удивлялась силе, с которой малыш ухватил ее за ухо, и радость, пробужденная в нем тогда этим шумным происшествием, вновь охватила его. Облегчение, испытанное им сейчас, было таким огромным, что он уже не вернулся в мастерскую — там он мог опять поддаться соблазну и начать пересматривать рисунки, а уселся на диван в гостиной, прислушиваясь к голосу кормилицы, убеждавшей хозяйку, что дурное расположение духа его милости объясняется отсутствием развлечений и что господин ван Рейн меньше тревожился бы по каждому пустяку, если бы почаще заглядывал в таверну да распивал там с друзьями пару-другую кружек пива…

Рембрандт не последовал этому совету и не стал завсегдатаем «Короны» или «Бочки», но он нашел другие поводы уходить из дому и стал частенько посещать рынок, вместо того чтобы посылать за провизией слугу. Во время одного из таких походов он встретил доктора Бонуса, поделился с ним своими сомнениями насчет ребенка и попросил его при случае зайти взглянуть на Ромбартуса. Несколько дней спустя, вернувшись домой, он услышал голос жены:

— Иди сюда, Рембрандт, — тут пришел один из наших друзей.

— Не стоит, — крикнул посетитель. — Я сам зайду к вам — я уже ухожу.

Когда Рембрандт вошел из прихожей в гостиную, маленький доктор, появившийся в дверях спальни, задержался на пороге и, стараясь не шуметь, осторожно и плотно притворил их. Да, Рембрандт прав: ребенок несколько замедленно реагирует на прикосновение, и глаза у него тусклее, чем хотелось бы. Симптомы эти могут свидетельствовать о каком-то внутреннем повреждении, полученном во время тяжелых родов, но, насколько серьезно это повреждение, сейчас сказать трудно. Сделать тоже ничего нельзя, остается только ждать, хотя он отлично понимает, как это нелегко…

Рембрандт наверняка возненавидел бы Бонуса, как ненавидел когда-то в Лейдене доктора Клааса Двартса, если бы не знал, что маленький медик действительно понимает, какая тяжелая вещь ожидание. Он ждал в карантине на кораблях, не зная, впустят ли его в гавань; ждал, позволит ли амстердамская Хирургическая гильдия заниматься практикой ему, еврею; а когда выправил в гильдии необходимые бумаги, ждал, сидя дома и гадая, понадобятся ли кому-нибудь его услуги и оценят ли пациенты его острый взгляд и уверенную руку.

— Моя жена, видимо, не понимает, что с ребенком? — спросил Рембрандт, поднося руку к лицу и стараясь удержать трясущуюся челюсть.

— Это вполне естественно. Мы все обладаем своеобразной способностью закрывать глаза на то, чего не желаем видеть.

— Не лучше ли сказать ей?

Рембрандт сам не знал, почему он задал этот вопрос — из боязни, как бы внезапный удар не нанес Саскии непоправимый вред, или из мучительного желания разделить с ней свое горе, опуститься вместе с ней на колени у обреченной колыбели и зарыдать, положив голову ей на грудь.

— Какой смысл? Может быть, все обойдется, а может быть, ничего и нет, хотя я сильно сомневаюсь в этом. Но как бы там ни было, зачем тревожить ее без толку? Чем раньше это станет ей известно, тем дольше она будет страдать. Она, помоги ей бог, сама узнает обо всем и достаточно скоро.

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь в искусстве

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии