Читаем Рембрандт полностью

— Никто не называл тебя собакой. Но ты стыдишься его и отказал ему, как только он тебе стал не нужен, — вот и все, что я сказала.

— Я предоставил ему все возможности, а он не сумел воспользоваться ими. Он изо дня в день жил среди воспитанных людей и не научился мыть шею. Он сидел за одним столом с людьми, а до сих пор ест, как животное. Он слышал вокруг правильную речь, а у него изо рта вылетает такое, чего можно ждать лишь от возчика. Если он ничему не научился за все эти годы, то виноват в этом не только я, но и он сам.

За этой вспышкой последовало зловещее молчание, но даже оно не вызвало у художника такого отвращения, как жестокие слова, которые его вынудили сказать о бедняге ван Флите, так беспрекословно ушедшем из дому.

Когда Лисбет заговорила снова, голос у нее был глухой и ровный.

— Я понимаю, на что ты намекаешь. Я для тебя — то же самое, что ван Флит, — сказала она. — Конечно, ты не станешь утверждать, что я слишком редко моюсь или ем, как животное, но я не ручаюсь за правильность речи и не стала изящной дамой, несмотря на изумительные возможности, которые ты мне предоставил.

— Не будь смешной. Ты же знаешь: речь не о тебе.

— Ты покончил с простой, естественной жизнью, которой мы жили в Лейдене, ты стыдишься ее, ты не хочешь, чтобы ван Флит или кто-нибудь вроде него мозолил глаза твоим новым знатным друзьям. А раз ты по частям выбрасываешь эту жизнь за борт — недаром ты вышвырнул ван Флита из дому, как изношенный башмак, — я не стану ждать, когда наступит мой черед. Я уйду раньше, чем мне предложат уйти. Я немедленно уложу вещи и с первым же судном уеду отсюда.

Если Рембрандт не сразу ответил на выходку сестры, то лишь потому, что просто онемел от изумления: ему никогда не приходило в голову, что Лисбет может уйти. И сейчас, глядя на ее покрывшийся пятнами лоб, он впервые представил себе, как хорошо станет тут без нее: можно будет предаваться любви, не боясь, что у тебя вырвется смех или вскрик, завтракать и ужинать когда и как вздумается, не считаясь с неуклонным распорядком дня. Можно будет ездить куда угодно, не чувствуя себя стесненным присутствием третьего человека в карете, устраивать вечеринки, не думая о том, что на них надо приглашать кого-нибудь, кто ухаживал бы за его сестрой и ублажал ее, чтобы она не обиделась…

— Не глупите, Лисбет. У нас и в мыслях не было ничего подобного, — не слишком убедительным тоном возразила Саския.

— Вздор! — отрезал Рембрандт с грубоватой сердечностью, которая показалась неуместной и фальшивой даже ему самому. — Никуда она не уедет — это все только слова.

— Вы еще увидите, какой это вздор! — крикнула Лисбет, вскакивая с такой яростью, что задрожал стол. — Мне нужно одно — комната, где жить, а теперь она в Лейдене найдется. Я уезжаю сегодня же.

Все дальнейшее показалось Рембрандту сценой из какой-то странной незнакомой пьесы. Лисбет действительно выбежала из комнаты, а он молча смотрел ей вслед и не проронил ни слова даже тогда, когда дверь с шумом захлопнулась.

Наконец, он положил салфетку на стол.

— Вероятно, мне надо пойти к ней и разом положить конец всем этим глупостям.

— По-моему, да.

Он медленно встал, обошел стол и, наклонившись, поцеловал кудри на затылке Саскии.

— Пожалуйста, без этого. Сейчас не время, — отстранилась она с каким-то странным смехом. — Чем дольше ты задержишься здесь, тем сильнее она разозлится.

Он знал, что Саския права, и все-таки вышел в прихожую не раньше, чем подул жене за ухо, ущипнул се за локоть и поцеловал в шею.

Дверь была закрыта. Сестра не заперла ее, но дерево разбухло от весенней сырости, и художнику пришлось ударить плечом, после чего он ввалился в комнату с видом не только неуравновешенным, но прямо-таки глупым. Он думал, что застанет здесь полный хаос, но ошибся. Лисбет упаковывала свои вещи, не трогая платья и меха, которые покупал ей Рембрандт, чтобы она не так остро чувствовала, как несчастна ее жизнь. На постели лежали лишь небольшие кучки самых необходимых предметов — нижние юбки, ночные рубашки, простые платья и накидки. И внезапно он понял, что мысль о возможности ее отъезда, которая появилась у него лишь несколько минут тому назад, возникла у Лисбет еще в тот день, когда он впервые увлекся Саскией.

— Послушай, Лисбет, я вовсе не хочу, чтобы ты уезжала, — беспомощно начал он, остановившись на полпути между дверью и постелью. — То, что я сказал о ван Флите, не имеет к тебе никакого отношения. Повесь-ка все это обратно в шкаф и ступай есть сладкое.

— Сегодня я в последний раз ела под этой крышей, — отрезала она, и хотя сами слова прозвучали высокопарно и банально, спокойствие и холодность, с которой Лисбет произнесла их, придали им подлинную бесповоротность.

— Но почему?

— Зачем ты спрашиваешь? — отозвалась она, укладывая в дорожный баул стопку уже сложенных ночных рубашек. — Ты сам все прекрасно знаешь.

— То, что я женат и люблю свою жену, еще не означает, что я хочу выжить тебя из дома.

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь в искусстве

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии