Реквием

– В детдоме мне, как старшей в группе, всегда первой предстояло вкушать экзекуции. До сих пор помню «увесистые аргументы» воспитательницы. Но труднее всего было, когда наказание откладывалось. Ждать наказаний – такая пытка! Потому что продлялось время противной мучительной боязни. Где начинался страх, там кончалось соображение. У мальчишек сразу возникало дикое желание мести, стремление расправиться с обидчиками, сделать им подлянку, чтобы другим неповадно было издеваться над детьми. В нас, маленьких, глубоко и крепко сидело чувство справедливости. Откуда оно? И я считала, что жестокие выходки взрослых не должны оставаться безнаказанными, но не воевала, а погружалась в безысходное оцепенение и думала: «Ведьма, черт бы тебя побрал, сражалась бы со взрослыми, равными себе, а не с детьми, которых некому защитить. Накажет тебя Бог за твои злодейства!»

Лет с пяти я уже серьезно стала размышлять о жизни. Подумывала сбежать. Бывало, мечтала: рвану наугад, и будь что будет! Воображала, как живу одна в лесу, шурую палкой в костре, еду себе готовлю, плюю на всех. Житуха – высший класс! Даже как-то с кем-то поспорила, мол, хоть завтра. Вовремя опомнилась. Кому я нужна на воле? Но продолжала каждую весну жадно провожать глазами детей, покидающих наши гадкие стены. Мальчишки бунтовали, и, соответственно, «получали на орехи». Позже и я решила: устрою какой-нибудь финт, но приберегу свое «выступление» под конец, на закуску, чтобы ответного удара не последовало. Взорву, разломаю к чертовой матери эту проклятую шарагу, чтобы детей по хорошим детдомам развезли. Потом почему-то мне вдруг перестали нравиться мои мысленные «приключения». Видно, поумнела к выпуску, поняла, что в террористы не гожусь. Уже тогда во мне зарождалось желание пытаться действовать на людей словом.

– Оптимистичная мысль, – съязвила Инна.

– Моя детская логика требовала других, умеренных решений, – грустно улыбнулась Лена.

– Ну как же! Твоё врожденное душевное изящество не терпело насилия даже над преступно жестокими душегубами. Идеалистка. Уму непостижимо! Ты – редкая достопримечательность.

– И что в том предосудительного? Следующим на моем жизненном пути был хороший городской детдом. Потом еще один город, где был любимый дед. И, наконец, деревня. Детдома не давали полного представления о жизни, о мире. Только в деревне я по-настоящему поняла, что кровавый шлейф войны будет длиться еще долго. В колхозе работали молодые покалеченные мужчины, которые были на целую жизнь – на целую войну – старше нас. Они жили еще той, военной, правдой. Мы, дети, прислушивались к ним, потому что нам было очень важно, кто рядом идет по жизни.

Помнишь учеников на школьном обеспечении, очереди за хлебом, за ситцем «под яйца», землянки, бесплатная работа в колхозе? Беды и трудности сплачивали людей. Но лучше, если бы радость объединяла. Но и веселиться умели. Пели, зажигательно плясали по праздникам. А нынешняя молодежь мало двигается, все больше музыку слушает.

– Я в городе помню тухлый тошнотворный запах коридоров коммуналок, керосинки. Простая, понятная жизнь.

– Я до сих пор как заслышу перестук колес поезда, так дыхание перехватывает, сердце сжимается, даже если этот поезд на экране телевизора. Чудно!

На лице Лены появилась болезненно-тревожная улыбка.

После этих слов подруги Инна сразу перестроилась:

– Помнишь, какие задушевные неспешные разговоры мы вели, когда твои «предки» уходили на собрание? Жаль, это редко случалось.

– А песню: «А ты, сапог, что дать мне мог? Лишь на каблук свои налипшие окурки». Она особенным образом трогала наши чувствительные юные сердца.

– Она отличалась от школьных программных песен своим горьким, честным откровением. Не так ли?

Вопрос не требовал ответа.

– Помню, сидим мы на бревнах – две тощие голенастые девчонки – и орем во все горло «Мурку». Под настроение всё в ход шло, даже «Шумел камыш».

– Всякое могло бы со мной случиться, но от глупостей уберегла цель – поступить в главный вуз страны. Романтика и патриотизм в то время составляли мою суть. Еще помню, как Петергоф изменил мои представления о прекрасном. До этого я ценила только красоту природы, а тут создание рук человеческих поразило. Всё там гармонировало и сливалось с красотой природы. Может, поэтому я ее так глубоко поняла и приняла. И всего-то картинки в книге рассматривала, но мне казалось, что я сама там побывала.

Лена погрузилась в милые сердцу воспоминания.

– А как мы жадно впитывали свободу городской жизни! Не сиделось, не стоялось, все бегом и большими глотками. Шмотки нас не волновали, было бы тепло и удобно. Лишь к третьему курсу чуть-чуть приоделись, но все равно очень скромно. Только впечатления! Только прекрасные чувства!

– А меня тогда, на первом курсе, больше всего потрясли руины не полностью еще отстроенного после войны города. До сих пор перед глазами стоят обгорелые остовы огромных зданий, – сказала Лена.