Река убиенных

– Есть немного. С гражданских катеров сняли, с Днестра. Так в своем, морском, и воюем, товарищ лейтенант. Поскольку военных моряков не наблюдается. Они под Одессой.

– Когда взяли этого? – кивнул Штубер в сторону пленного.

– Часа два назад. Несколько немцев в окопы ворвались. Еле врукопашную от них отбились. Так вот этого я лично… Прикладом. Думал, что укокошил. Но когда солдатня его драпанула, вижу: очухался.

– Почему не расстреляли?

– Старший лейтенант наш не велел. Говорит: офицер. Первый и единственный. Вдруг в тылу из него чего полезного выжмут. В штабе, то есть. Так что вы отправьте его дальше, куда хотите.

– Скорее всего, на тот свет, – проговорил Штубер, снисходительно осматривая пленного. – Чтобы без волокиты.

– Мы вам его живого, как велено… А вы уж тут решайте, – рассудил речник. – Разрешите идти?

– До вечера продержитесь?

– Обещали, крабы береговые, подкрепление. Но его нет. Если бы не остатки какой-то роты, что пробилась к нам вчера ночью из окружения, мы бы и сегодня не продержались. Слух идет, ночью на тот берег переправляться будем.

– Не будете. Нас оставят здесь до конца. Пока все войска не отойдут по мосту и переправе на Подольск. Это приказ.

– Так и передать старшему лейтенанту?

– У вас разве нет связи со штабом?

– Время от времени восстанавливаем. Но там одно твердят: держаться до последней возможности.

– Раз твердят, значит, нужно стоять насмерть. Приказ есть приказ. Все, свободен. Да, – вдруг вспомнил Штубер, когда речник уже повернулся, чтобы уйти. – Вы хоть допрашивали этого немца?

– Как же его, краба берегового, допросишь? Он по-русски ни бельмеса, мы – по-ихнему. Что-то говорил: то ли просил отпустить, то ли матерился. Пойди пойми. Они ж и выматериться по-человечески не умеют: «фафлюхтер, доннер ветер…» – и вся радость. – Моряк презрительно сплюнул и старательно, чтобы видел пленный, растер слюну носком разбитого запыленного ботинка. Потом еще раз сплюнул, теперь уже прямо на носок сапога немецкого лейтенанта, и с чувством исполненного долга пошел прочь, даже не позвав за собой другого конвоира, все еще неумело возившегося со своими обмотками.

– Семенюк, развяжи пленного и побудь здесь. Мы с ним отойдем в тень, под иву.

– Так ведь он убить вас может, развязанный, – испуганно округлил глаза новобранец.

– Конечно, может. Причем сделает это с величайшим удовольствием, – согласился Штубер. – Если только сумеет. Так что разрежь веревку.

Семенюк остолбенело посмотрел на Штубера, но, так и не уловив нити его логики, пожал плечами.

– Связанного допрашивать все-таки легче.

– Связанного легче бить, а не допрашивать.

– Я буду рядом, если что…

35

Когда, с помощью штыка, Семенюк освободил пленного от веревки, Штубер махнул лейтенанту рукой и первым пошел к иве. Семенюк подался за ним, но затем остановился на почтительном расстоянии.

– Что предпочитаем, лейтенант: позор плена или сладость смерти при сохранении чести? – поинтересовался Штубер уже по-немецки, присаживаясь на небольшой бугорок в тени ивы. Лейтенанту он сесть не предложил. Пистолет держал в руке: мало ли что этому вермахтовцу взбредет в голову.

– Вы говорите по-немецки?

– По-итальянски, – оскалился Штубер. – На неаполитанском диалекте.

– Но, простите…

– Отвечать на мои вопросы. Так что вы предпочитаете?

– Если честно: ни то, ни другое, – переступил с ноги на ногу лейтенант, зажимая рукой раненое предплечье.

– Похоже на откровенность. Вот только выбор все же придется сделать.

– Поступайте, как хотите, – вяло и почти полусонно произнес пленный. И Штубер уловил его состояние. Больше всего на свете пленному хотелось сейчас поспать. Хотя бы минут десять вздремнуть. Штубер и сам пребывал в том же состоянии. Не зря же казнят всегда на рассвете, до восхода солнца, когда организм обреченного еще не проникся жаждой жизни, пока он все еще дремлет.

– Могу похлопотать за вас перед своим командованием. Отправят в школу разведки. Обучат, откормят. Это куда лучше, чем расстрел. Офицеров в лагеря, как правило, не отправляют. У нас, советских, больше ценятся пролетарии.

– Нет, – поморщившись, помотал головой пленный.

– Что означает ваше «нет», лейтенант? Не хотите жить? – поиграл пистолетом Штубер. – Посмотрите вправо. Я сказал: вправо. На эту вонючую лужу. Это и есть ваша могила. Уложить прямо сейчас, или же передать людям из особого отдела, чтобы они основательно потренировались на вас?

– Господи, н-нет…

– Не слышу членораздельной речи, фельдфебель. Кстати, как вас там?

– Лейтенант Розбах.

– Вот именно, фельдфебель Фишбейн, – умышленно исказил его фамилию и чин Штубер.

– Лейтенант Розбах, – педантично и в то же время почти умоляюще уточнил пленный.

– Можете считать, что в чине я вас уже понизил. Каждого пленного, который попадает нам в руки, мы тотчас понижаем в чине. Кроме рядовых, конечно. Это делает любой допрашивающий офицер. И сразу же сообщаем об этом немецкому командованию. Через международный Красный Крест. Что, не знали об этом?

– Нет, господин лейтенант, не знал. Нам о таких действиях не сообщали.

– Скрыли, значит, сволочи.

– Скрыли, – почти заискивающе подтвердил пленник.