Река убиенных

Фуражку для Штубера Лозовский подобрал возле замертво упавшего недалеко от него старшины. Как оказалось, он был старшим этой полуторки. Поняв, что теперь новобранцы оказались без своего командира, Штубер решил принять командование на себя. В перерыве между налетами он приказал красноармейцам задним ходом вытолкать машину к шоссе и, запретив хоронить четверых убитых («этим займутся другие, а нас ждет фронт»), приказал всем сесть в машину.

Солдаты-новобранцы были настолько напуганы, что повиновались этому, внушительного вида и невесть откуда взявшемуся лейтенанту так же безропотно, как Розданов и Лозовский. Особенно укрепился его авторитет, когда Штубер, заметив в кустарнике одного из рядовых, который лежал, притворяясь убитым, схватил его за шиворот, ударил лбом о ствол сосны и пинками погнал к машине.

– Один шаг в сторону от машины без моего разрешения, и я тотчас же пристрелю каждого, кто на это решится, – пригрозил он, размахивая пистолетом.

При въезде в город снова начался налет, и, вместо того чтобы проверять документы, часовые у шлагбаума, матерясь и угрожая оружием, побыстрее прогоняли машины и повозки мимо себя, помня, что всякое скопление людей и техники сразу же привлекает внимание немецких пилотов. Через город они проехали без особых приключений. У моста же барон фон Штубер сам на ходу выскочил из кабины и подбежал к стоящему во главе поста капитану:

– Далеко до фронта, товарищ капитан? – бесшабашно спросил он, так же бесшабашно-небрежно козырнув старшему по званию. – А то еще один налет – и от моих хлопцев только перья останутся.

– Чего ж они у тебя наполовину в гражданском? – не подозрительно, а скорее сочувственно поинтересовался капитан.

– Да прямо из военкомата. Там, на месте, кого могли – обмундировали и вооружили, остальных – как бог даст.

– Но, кажется, уже обстрелянные, – ткнул капитан кулаком в растрощенный борт.

– Еще как обстреляны! Даже до фронта не дошли, а четверых уже потеряли.

– Давай, проскакивай, пока немцы и мост не разнесли вместе с твоим воинством. Хотя мост они стараются пока что не трогать. Для себя небось берегут.

– Конечно, для себя.

Пока проезжали мост, Штубер сидел, крепко сжав зубы, и всматривался в одну, только ему открывавшуюся точку на горизонте.

«Сегодня тебе везет, как отчаявшемуся картежнику, – почти вслух проговорил он, как только миновали второй пост. – Другого такого дня не будет».

– Все вон на эту сторону реки драпают, а мы туда в самое пекло премся, – мрачно заметил седоусый водитель, который до этого на каждый вопрос Штубера отвечал так медлительно и неохотно, словно уже осознавал, что отвечает врагу. Как на допросе.

– А тебе кто мешал драпать? – спросил Штубер, глядя куда-то в боковое стекло.

– Куда же мне драпать? Я ведь вас везу.

– Теперь – да, теперь я тебе драпануть не позволю. Но ведь у тебя была возможность драпануть до прибытия к военкомату.

– Да не о себе я, не о себе!.. – обиженно прокряхтел водитель. – Я о вас думаю. Хлопцев вон жалко. Здесь, на этом берегу, они бы еще могли повоевать. А там немчура и повоевать им не даст – вот что самое обидное.

– Не даст, можешь не сомневаться.

– Потому и гутарю, жалею.

– Но тебе может повезти больше, чем многим из них, если окажешься в плену и спокойно дождешься конца войны где-нибудь в Германии, в лагере военнопленных.

Водитель внимательно посмотрел на лейтенанта. Он понял, что разговор тот завел неспроста, видимо, готовил почву для более серьезной беседы. Может быть, потому и готовит ее, что лично для себя уже давно решил: эту войну лучше переждать в плену. Ну и что, что командир? Он уже встречал таких, лейтенант – не первый и, понятное дело, не последний.

– Нельзя нам… по лагерям, товарищ лейтенант. Даже когда очень жить хочется. Так хочется, что до смертности тоска заедает – а нельзя! – рассудительно проговорил он, вцепившись руками в потрескавшийся руль.

– Но ведь сам говоришь, что жить хочется.

– Говорю. И что из того? Все так говорят. Немчура, конечно, может рассуждать: «Завоюем – не завоюем… – это еще надо посмотреть, а в лагере военнопленных можно отсидеться». У нас же… Смотри вон мужика сколько выбило. Страх сколько. А ведь еще больше выбьет. Но кому-то же нужно и спасать-оборонять эту землю. Силой возьмут в лагеря – и то убегу. А ты: «Сдаться, пересидеть…» – укоризненно покачал новенькой, но уже основательно засаленной пилоткой.

– Ну, это я так, по-житейски… – поправил Штубер расстегнутую кобуру. Чтобы поближе и поудобнее…

– Понял, что по-житейски. Потому ничего такого и не слышал. Зря кобуру, как девку, щупаешь, лейтенант.

– Хитер ты, рулятник. Опытен. С Гражданской, что ли?

– Да нет.

– Вообще не воевал?

– На фронте – нет.

– Где же еще?

– Да после войны немножко пострелял.

– Как это «после»? Когда?

– Да отряд у нас был. Небольшой. Против коллективизации сгуртувались. Советы нас, конечно, бандой называли. Хотя, какая мы банда? Свое, кровное, от заезжих коммунистов-коллективизаторов отбивали – вот и весь наш «бандитизм».

– Так ты против красных, что ли, воевал?! – оживился Штубер.

– Белые не раскуркуливали.