Рейтинг Асури

– Фалькао, – заговорил один из них, грузный старик. – У нас не принято спрашивать о прошлом. Это запрет. Ты свободен от любого разговора на эту тему. Иди, отдыхай, Фалькао-факир…

Все засмеялись. Шутка вождя прижилась. Профессору она тоже не показалась обидной, скорее наоборот. Засмеялся и он. Страх пропал, он обрадовался, что попал к людям.

– Если позволите, я хочу немного поплавать в океане прежде, – проговорил Афа, понимая, что еще несколько минут и начнется новая жизнь.

– Океан в твоем распоряжении, Фалькао. – Седовласый старик был, вероятнее всего, помощником вождя. – Вон там, у самой скалы, красный дом, видишь?

Афа кивнул.

– Плавай, сколько тебе захочется, а когда надоест, подойди к этому дому, там ты меня найдешь.

– Спасибо, сэр…

– Мэле, если хочешь знать имя мое…

– Спасибо, Мэле…

Тихая, чуть дышащая вода океана обняла профессора и затаилась в ожидании его радости. Только совсем крошечные рыбешки любопытно тыкались в ноги Афы. Профессор нырнул к ним и мягко гладил воду, раздвигая толщу жидкого хрусталя перед собой. Сквозь прищуренные глаза казалось, что дно лежит очень близко, прямо под профессором. Маленькие камешки на белом песке черным перламутром мерцали сквозь волнистую тень воды. Асури попытался донырнуть до одного из камней, но обманчивая глубина оказалась неподвластной профессору. Руки не успевали дотянуться, как уже воздух в легких заканчивался, и Афу выталкивало на поверхность. Оставив эту затею, он просто лег на водную простыню и лежал невесомой крупинкой между небом и землей. Океан слегка покачивал профессора, словно заботливая мать, которая едва дотрагивается до колыбели своего ребенка.

Профессор истории Фалькао следил, как прозрачность океана входит в тело, как кожа, напитавшись влагой, становится мягкой и пухлой, словно губка. Сейчас ему не хотелось думать о будущем – ни близком, ни далеком. Он смотрел закрытыми глазами на свое прошлое. Где-то в глубине его памяти малыш, едва научившийся ходить, подхватывал ладошкой океан и подбрасывал его вверх, а капли искрились на солнце и возвращались домой. Рядом стояла молодая женщина и, протянув руки, оберегала малыша от внезапной волны, которая может заиграться и унести ребенка с собой. Она улыбалась, а мальчик каждый раз, пока брызги разлетались из ладошки, поворачивался к матери и смеялся над великим чудом – вода совершенно спокойно делилась на мириады капель, каждая из которых была совсем-совсем самостоятельной. А уже через одну-две секунды капли исчезали в океане и отыскать их уже было невозможно. Да и сама капля переставала быть самостоятельной и с радостью вливалась в общую силу воды, ничуть не жалея себя. Она осталась все такой же каплей, но теперь уже огромной, на многие мили во все стороны. И от этого ей становилось только радостнее и спокойнее. Великая жажда пролететь по воздуху отдельной субстанцией тут же превращалась в невероятное желание плюхнуться со всего размаху в лоно и там исчезнуть навсегда, оставляя в памяти свой полет и свое возвращение. Там, в океане, среди своих сородичей капля уже не различала ни себя, ни других, у нее было совсем другое настроение – ощущение себя могучей силой с бескрайними возможностями. Вместе со всеми она плавно двигалась вперед, на мгновение замирала и потом, словно выдыхая, уходила назад, в свою глубину. Недавнее чувство полета исчезло, покрываемое намного большим ощущением могущества океана, от имени которого маленькое существо и полетало несколько секунд в воздухе на радость мальчишке. Как и все остальные капли, которые так и не сообразили, что они тоже самостоятельные и живые, она просто порадовалась за малыша, его маму и солнце, согревающее все побережье и даже окрестности, которые не догадывались о существовании океана, капли, мальчика – они жили своей жизнью. Молчаливой, гордой и величественной жизнью гор.

XXIX

Красный тряпичный дом у скалы представлял собой каркас из высохших стволов кетапанга и металлических труб, найденных где-то на свалке, попадались и пластиковые. Связанный бечевкой и вкопанный в песок остов был обтянут кусками ткани от старой портьеры, сеткой для изгороди и тряпками разных оттенков. Сверху для укрепления лежали остатки тележных колес, тяжелая балка и еще много чего. Ветер трепал свободные края лоскутной крыши, но утяжелители действительно предотвращали разрушение. Дом этот был одним из наиболее крепких и фундаментальных. Лачуги победнее были предоставлены всем ветрам, и если и спасали жильцов, то только от солнца в тихую погоду. Дожди в этой местности были редкостью, защищаться от них не было никакого смысла. Но после каждого нападения ветра приходилось поправлять кровлю, искать новые куски тряпок и связывать их подручными средствами.