Redrum 2017

И в хищной темноте под мостом Маранья рассказала Григорию всё, что знала, и о чём лишь догадывалась. О теле, что отобрано без насилия, о бегущей воде, куда нечисти не ступить, о стенах осквернённой церкви, которые Он не сможет покинуть до первых петухов — всё рассказывает Маранья, чтобы сохранить свою жалкую, подёрнутую гнилью жизнь.

Сапнов вышел из-под моста угрюмый, но преисполненный решимости, а с лезвия топора тянулась рваными нитями кровь.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Весь вечер он колесил на призрачных электричках вокруг города и всматривался в траурные лица пассажиров. Жёлтый свет прорезал на ликах новые морщины, и пассажиры сидели недвижно, словно боясь их стряхнуть. Серые тени, серые жизни. Мёртвые полустанки без единого огонька.

Уже затемно, когда за окном проносились когтистые ветви и безмолвные деревни, Григорий приметил грузчика. Грузчик сидел особняком, исподтишка покряхтывая и прикладываясь к бутылке, которую прятал за пазухой. Дождавшись, когда тусклый, облезлый вагон опустеет, Григорий подсел к мужику. Тот недобро покосился на нового соседа, пока Сапнов, широко улыбаясь, не достал ещё одну бутылку.

Они сидели и пили, закусывая килькой и огурцами. Лицо грузчика налилось багрянцем, он то и дело оттягивал ворот рубахи, словно тот мешал ему дышать. Грузчик рассказывал Григорию о своей работе на складах с мукой, о пожирающем кости артрите и смертельно надоевшей жене, которая, курва такая, жизни не даёт, понимаешь, вот и мотаюсь тут по этим, бля, электричкам, ни к друзьям сходить, ни к кому, везде, падла, нос свой сует, не укроешься. Когда грузчик захмелел настолько, что перестал утирать бегущую изо рта слюну, Григорий предложил ему сойти на тихой станции, мол, за перелеском село, там ещё самогонки можно взять. Грузчик приободрился, одобрительно загукал и, пошатываясь, спустился за Сапновым на пустынный перрон. Григорий подождал, пока его спутник помочится, кряхтя и сетуя на камни в почках, а после обхватил мужика сзади и прижал к его лицу тряпку, пропитанную хлороформом. Грузчик обмяк, не успев понять, что происходит, и Григорий оттащил его прочь с перрона в лес.

В лесу он, кряхтя от натуги, взвалил грузное тело на плечи и понёс к реке. На берегу аккуратно задушил грузчика, зажав ему нос и закрыв рот ладонью. Не приходя в сознание, мужик дрожал в агонии, долго и вяло сучил руками.

Григорий чиркнул себе по ладони ножом, кровью смочил мертвецу губы, повесил на шею срезанный клок своих волос и прошептал на ухо подсказанные Мараньей слова. Натянул на голову мертвецу пакет и примотал его к шее скотчем. Положил в ладонь грузчику нож и тоже крепко замотал, чтобы не разжались пальцы, обхватившие рукоять.

Отнёс тело к лодке, упрятанной в камышах. На вёслах вышел на середину реки. Прощупывая дно, нашёл место поглубже. Обмотал мертвеца вокруг пояса веревкой, другой конец веревки увязал к тяжеленной свинцовой чушке и перекинул тело с грузом за борт. Воды сомкнулись над покойником, и Григорий, подсветив фонарем, увидел, как натянулась веревка, и грузчик, притянутый ко дну, покачивается в воде, обволакиваемый неторопливым течением.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вечером следующего дня Григорий подъехал к интернату, и увидел, что окна церкви подсвечены рдяным тусклым пламенем.

Протоиерея и старухи не было внутри, но Григорий знал, каков порядок. Он прошёл к алтарю, за которым алели одеяния святого без лица, и услышал, как вслед за ним в церквушку, хлопая крыльями и горланя, влетели вороны. Птицы расселись на образах и затихли. Сапнов кожей почувствовал их колючие насмешливые взгляды.

Григорий встал перед алтарем на колени и начал нараспев читать «Отче наш» задом наперед. Он бормотал молитву, раз разом, не останавливаясь ни на секунду, пока за его спиной не подхватил тоненький девичий голосок, вслед за ним ещё один, и ещё, и ещё, и вот уже целый хор, многоголосый и переливчатый, зазвучал в тесных стенах. Один за другим сами по себе заиграли пламенем огарки свечей вокруг.

Григорий принялся за «Символ веры», и ему вторили голоса за спиной. В мареве пламени фигура святого за алтарем дрожала, ширилась, наливалась глубиной, всё ярче сверкали угольки глаз на провале лица.

Святой шагнул со стены, и нимб за его головой вспыхнул золотом, и уже не нимб это вовсе, а золоченые рога сверкают, переливаются светом в полумраке осквернённой церкви. Складки одеяния святого колышутся в такт шагам, и каждый шаг отдаётся звонким цоканьем, словно под полами рясы не ноги, а копыта выщербливают пол.