Redrum 2017

— Как вернётся, глаз с него не спускай.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Птицы уводили его всё дальше и дальше вглубь сырого лесного сумрака. Невыносимо горели стёртые с непривычки ноги. Рубашка липла к взопревшему телу. Горели лёгкие, душила тяжёлая одышка.

Григорий брёл по колено в траве, касаясь руками возникающих из мрака замшелых стволов, вглядывался в переплетения ветвей, где, то и дело перечёркивая еле видное небо, проносились чёрными стрелами его проводники.

Ему казалось, что в травах таятся невидимые звери, жарко дышат, согревая горячими боками неспокойное зелёное море, и он вздрагивал от каждого шороха и треска в чаще леса.

На ночь остановились, когда птицы вывели его из леса на смрадное, укутанное туманами болото. Григорий проковылял по притопленной гати к видневшемуся невдалеке островку, втиснул своё грузное взмокшее тело между холодными замшелыми камнями. Долго шумно дышал, пока не унялось сердце, и вслушивался в тревожные крики чертей в бурьянах.

Птицы расселись вокруг, испытующе глядя на Сапнова, и он, опомнясь, подтянул лукошко и снял с него платок. В неверном тусклом свете он увидел, что из корзинки на него глядят окроплённые кровью рубленые куриные головы. Под издевательский клёкот ворон он запахнул корзинку обратно.

Едва рассвело, птицы, крича, взвились вверх, и Григорий поплёлся за ними, еле переставляя распухшие ноги. В утренней дымке ему мерещились странные, изломанные тени, проплывающие мимо. Влажный воздух наполнился тихими шепотками, и отупевшему от усталости Григорию казалось, что болото это — та самая граница между миром живых и мёртвых, где блуждают неприкаянные души, в поисках пути в истинное посмертие. И по пути этому брёл сейчас он сам, ведомый зловещими птицами.

Рассвело, туман рассеялся, но солнце не прогревало воздух, словно свет его бил из далёкого чужого мира. Гать оборвалась у поля, покрытого колтунами жёлтой травы, протянувшегося до самого горизонта, где врезалось в серое небо. Посреди поля высился холм, и Григорий прибавил шаг, устремляясь к нему. Вороны расселись в траве за его спиной и стихли.

Сапнов шагал к холму, спотыкаясь о кочки и проваливаясь в подтопленные ямы. Вскоре он уже различил неясное пятно на вершине холма, и пятно оказалось почерневшим от времени срубом, окруженным неровными, покосившимися бдынами. У Григория полыхнуло в груди, и он перешёл на бег.

Тяжело дыша, поднялся по склону. С голбцов на него смотрели вырезанные в дереве лица. Григорий останавливался возле каждого бдына и клал под маленькую двускатную крышу куриную голову из лукошка. Когда лукошко опустело, Сапнов отбросил его в сторону и выбрался на вершину холма.

Сруб высился злым наростом, упирался острым коньком в мутное небо, с крыши ввысь поднимался дымок. Григорий обошёл сруб по кругу, но ни двери, ни окна не нашёл — лишь толстые стволы, сложенные замком. Он собрался идти обратно, но из-за сырых стен внезапно донёсся шорох и тихий перестук. Сердце Сапнова замерло, и он бросился к стене, прижался к венцу, жадно прислушиваясь.

Внутри кто-то тихо ходил, было слышно, как скрипят доски под ногами. Григорий, позабыв обо всём на свете, вытащил из кармана складной нож, упал перед стеной на колени и принялся лезвием выковыривать мох из стыка. Вскоре он расчистил узкую щель, и из щели потянуло топлёным жиром, дымом и смрадом немытых тел. Звуки стали громче, и Григорий припал к щели, силясь что-либо разглядеть в темноте. Он увидел тлеющий костёр на полу в углу, окружённый битыми черепками и щепками, а возле очага, на границе света кто-то сидел, сгорбившись и подперев подбородок кулаком.

— Сынок! — хриплым шёпотом зовёт Григорий.

Из темноты донеслось еле слышное шуршание, и в щели мелькнуло лицо. Чумазая кожа, курносый нос, светлые взъерошенные волосы.

— Папа! — жарко зашептал Лешка. — Уходи скорее! Тебе нельзя смотреть — он заметит! Уходи!

— Кто заметит, сынок?

— Тот, у кого вы меня вымолили. Уходи, папа, не то будет худо, прошу тебя. Отсюда меня не забрать, они сами приведут.

Григорий поднял с земли вытянутый мох, чтобы заложить щель обратно.

— Пока, сынок, я жду тебя.

Лёшка собрался ответить, но из темноты за его спиной протянулась длинная белая ладонь и зажала ему рот. Глаза сына округлились, он замычал, забился, но вторая рука обхватила его за шею и утянула в темноту.

— Сынок! — закричал Сапнов. — Алёша! Пусти его, сука! Пусти!!!

В ярости и отчаянии он замолотил по стене кулаками, сбивая их в кровь, и снова услышал скрип шагов. Григорий прильнул к щели, и в этот же момент что-то ударило по стене изнутри так, что весь сруб содрогнулся. Далеко в лесу завыли собаки. Сапнов отскочил назад от неожиданности и испуга. Он оступился, рухнул на спину и покатился по склону. Мелькнуло перед глазами небо, дрожащий сруб, клочья травы. Удар в затылок, и небо вспыхнуло, заливая поле ослепляющим светом, а потом пришла мягкая, нежная тьма забытья.