Redrum 2017

Так и жили, как Абельхан шутил — зверели в снежной пустоши в компании главных жертв царизма. Ну, не знаю, кого как, а меня только это понимание и держало там тогда, что ребята эти, на диких волков в человеческом облике похожие — жертвы…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Был среди новоприбывших паренёк из местных. Сёма Костриков его звали. Говорили, что фамилия не настоящая, он её якобы придумал, чтобы с родителями ничего общего не иметь. Ну, я-то особенно не вникал в это всё. Главное, паренёк тихий был, послушный, не задиристый. Только напряжённый какой-то всё время, но я это на трудное детство списывал. Много ли вы счастливых босяков уличных видели?

И проникся он ко мне какой-то симпатией. В математике у него способностей было немного, но за советами жизненными он сразу ко мне спешил. Я и не против был. Не для того ли мы там все и находились, чтобы стать этим детям не просто учителями, а друзьями и наставниками? Да и, признаюсь, лестно мне было, что такой пацанёнок вокруг всё вьётся, с каждой проблемой ко мне сразу: Сергей Василич, помогите! Я и помогал.

Так что следующую записку мы с ним вместе обнаружили. Под Новый Год это случилось. Я только на учебном этаже появился, подошёл к двери класса — а он уж там. Спросить, видимо, что-то хотел. Стоит, в коридоре стенку подпирает. Учебные помещения у нас не запирались никогда, класс был открыт, но он не заходил. Я тогда ещё подумал, что есть в Сёмке какая-то деликатность врождённая…

Подошёл я к нему, поздоровался. Зашли мы в класс. А у меня к тому времени уже в привычку вошло свой стол рабочий проверять перед началом уроков. Вдруг чего ещё напишут? И ждать этих записок так странно было… С одной стороны, интересно, а с другой — как-то боязно. «ЖИВОЙ ТЁПЛЫЙ» — это мне покоя не давало.

Заходим мы, я гляжу — есть записка! На том же месте, на той же бумаге! Я её цапнул, прежде чем Сёмка успел прочесть, и встал к нему так, чтобы он подсмотреть не смог. Беспризорники — народ глазастый.

Читаю я, а сам изо всех сил стараюсь, чтобы руки не задрожали и лицо не переменилось. Было в той записке три строчки. Первая написана печатными буквами, хорошо мне знакомыми: «ТЁПЛЫЙ МЯГКИЙ». Мне тогда ещё подумалось, что такое описание хлебу бы подошло, который мы привозили нашим проглотам. Вторая строчка была такая: «Наш любимый учитель товарищ Белокопытов». Это прописными буквами. А третья — снова печатными. «ЖАЛКО ЕСЛИ УМРЁТ». И последняя буква с таким нажимом написана, что бумага порвалась.

И вот стою я, стараюсь виду не подать, как мне неприятно это читать было, но Сёмка всё равно почуял неладное. Говорит:

— Всё хорошо, Сергей Василич?

А я ему отвечаю, стараясь говорить как можно спокойнее:

— Всё, Семён, нормально. Спину что-то опять прихватило. Ты только вот скажи, не видел тут никого, пока стоял в коридоре?

Никого он, разумеется, не видел. Только слышал какие-то шорохи странные, но это мог ветер ветошь в окнах трепать.

Первым порывом, конечно же, я на него и подумал. Но потом сообразил, что первая записка у меня на столе появилась задолго до того, как Костриков в приюте появился. Так что давить на него я не стал.

Настало время урока. Пришли ученики, расселись, а я снова смотрю на них внимательно. Только теперь уже не так, как после первой записки. Тогда-то я полный гордости и радости был. Вот, мол, какой я педагог! А сейчас всё думал: это кто же из них прикончить меня решил? Послание я тогда воспринял вполне однозначно, как угрозу. Не в буквальном же смысле меня кто-то за температуру тела нахваливает?

Тоскливо мне стало, прямо вам скажу.

С этой-то запиской я уже решил отправиться к Николаю Николаичу. Как бы там ни было, а угрожал кто-то учителю, ему о таком знать надо в первую очередь. Я объяснил всю ситуацию, спросил совета. Он долго молчал тогда. Хмурился, усы кусал. А потом сказал:

— Вы, Сергей Васильевич, не переживайте особенно. Это почти наверняка розыгрыш, но мы этого шутника на раз отловим. Работайте спокойно.

На том и распрощались.

Но с того дня начались со мной странности. Не мог я никак выспаться. Лягу вечером спать, и начинается. Шорохи какие-то, скрипы в коридоре. Шаги тихие. Я выглядываю — никого. Дежурные тоже ни сном, ни духом. А ведь надёжные ребята в ночные дежурства-то стояли, проверенные! Списывал я всё на переутомление и голод, держался изо всех сил. Нельзя было допустить, чтобы хулиганы, которые эту дрянь писали, видели, что старикан Белокопытов сдавать начал. Никак нельзя.

Хотя, один случай меня чуть не доконал. Помню, уснул я быстро, но вот в первом часу ночи проснулся, будто толкнули меня. Прислушался — так и есть. Крадётся кто-то в коридоре. Думаю себе, сейчас-то я тебя поймаю, сорванца. Тихонечко, как мышка, с кровати поднялся. Ни одна половица не скрипнула! И пошёл неслышно к двери. Крадусь я, а сам всё слушаю. Возня в коридоре не стихает, даже, кажется, громче стала! Обнаглели! Подхожу к двери, кладу ладонь на щеколду, чтобы открыть… Ну, сейчас как в сказке: выскочу, выпрыгну, да полетят клочки по закоулочкам! А из коридора вдруг голосок раздаётся. Тихий такой, как змея шипит.