Redrum 2017

Автор о себе: «Родился в 1987 г. Отец, муж, журналист, преподаватель, коренной москвич, заядлый путешественник, книжный червь, редактор дружественного онлайн-журнала DARKER, автор программ и занятий по занимательной науке для детей. В детстве познакомился, благодаря отцу, с мрачной фантазией Эдгара Алана По; леденящими кровь русскими народными сказками о нежити и чертовщине; извращенными японскими легендами, в которых красавицы оборачивались паучихами; и кровавым бурлеском „Зловещих мертвецов" Несмотря на то, что было страшно, аж жуть, сразу осознал любовь к жанру. Данной публикацией начинаю творческий путь».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

И вот Петрович умер.

Он даже не сразу понял это. Ощущение было такое, словно в горле стоит ком, который никак не сглотнёшь, а глаза залила ледяная вода.

Последующие дни заняли хлопоты. Его бездыханное тело увезли в похожей на пенал машине, которую трясло на ухабах. В тёмном и прохладном помещении его клали на холодную жёсткую перевозку. Где-то между всем этим он слышал, как голосит баба. Но ни лица её не видел, ни окружения. Догадывался, что это плачет его жена. Но стылая вода сменилась едким дымом, который застилал глаза и жёг лёгкие; грудь больше не вздымалась и не опадала.

Пришёл он в себя от острой боли. Словно в центре его была застёжка-молния и вот её резко раздёрнули.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Валера любил не свою работу, с трудным греческим названием, а тот комфорт, который она дарила. Тишину и спокойствие, которые стали привычными настолько, что любое постороннее волнение, вторжение очередной перевозки, воспринималось особенно сильно. Любил размеренность и плавность действий, чёткий порядок. Любил за то, как близко сошёлся с главным интересом своей жизни.

А интересовала его смерть.

Есть она? Нет? Что там, за гробовой доской? Ведь это именно он, Валера, встречал их, покойников, на самом пороге. Он должен был провести с ними последние часы перед тем, как гроб опустят в тучную землю.

И выполняя привычные движения, проводя осмотр и вскрытие, он вопрошал.

Он закидывал мертвецов вопросами. Надеялся, и искренне верил, что однажды получит ответ.

Он спрашивал лёгкими прикосновениями пальцев до гуттаперчевой кожи. Он спрашивал, подолгу вглядываясь в затянутые матовой пеленой глаза. Он спрашивал, прислушиваясь к посмертным бурлениям тела. Он спрашивал, укачивая на руках каждый изъятый орган.

Но трупы молчали.

А Валера не расстраивался, и зла них не держал. Только продолжал аккуратно выполнять свою работу, ожидая, что однажды и он, наконец-то, заразится смертью. Как неосторожный хирург может подцепить инфекцию, так и Валерий примет смерть в себя и поймёт всё окончательно.

Валера сделал первый разрез.

Под скальпелем разошлась плоть. Не влажно и аккуратно, со смаком, как то происходит на операционном столе, когда врачи ещё на что-то надеются, а по-особенному. Как будто распороли старую серую половую тряпку. Тело мертвеца раскрылось нехотя; его не жизнь распирает, а сила тяжести оттягивает мясистые края.

Валера спросил брюшину и спросил укрытую синеватой, как целлофановой, плёнкой грудину: «Смерть есть?»

И взялся за пилу.

Пусть он и получил медицинское образование, но искра мистики продолжала гореть в беспросветной тьме его знаний. Её порождало сомнение. Очень простое, человеческое. Неужели мы уходим — и с концами? Такая прорва мыслей, чувств, страхов и неуверенности. И всё — на корм червям?

Он отделял внутренние органы, осматривал, взвешивал и снова углублялся в разверстое чрево. На прозекторский стол натекла медленная ленивая кровь мертвеца.

Валерий пытался понять, где, в каком уголочке, в какой пустоте или, наоборот, прижизненной мозоли, сохранялась частичка того… Того… Он каждый раз волновался, даже думая об этом слове.

Душа.

Он выбрал кишечник толстый и тонкий, промыл его гибкие трубы холодной водой, и осмотрел на предмет язвы или других повреждений.

Древние греки полагали, что душа человека в сердце.

Мы сегодня предпочитаем ассоциировать себя с сознанием, с мыслью, с разумом. То есть со склизким серым полуторакилограммовым грецким орехом, что теснится в черепе.

Валерий часто думал о мироощущении, которое должны формировать такие убеждения. И если подумать о себе повседневном, то представляешь своё «Я» парящим в полутора метрах над землей. А как думали о себе греки? Не парил ли их внутренний взор на уровне груди?