Речной бог

Было уже довольно поздно, когда я наконец обогнул холм и увидел у своих ног длинную каменистую косу, уходившую в зеленые болота. Даже с высоты холма нельзя было разглядеть хижину. Она скрывалась в глубине зарослей папируса – крыша у нее была из тростника, поэтому она полностью сливалась с окружающей растительностью. Я побежал вниз по тропинке, прыгая с камня на камень, пока не добрался до воды. До основного русла Нила было далеко, и течение здесь почти не чувствовалось.

У небольшого причала я нашел старую полуразвалившуюся лодку. Она была наполовину затоплена, и мне пришлось вычерпать из нее воду, прежде чем спустить на воду. Затем я стал пробираться по проходу между зарослями папируса, осторожно отталкиваясь шестом. Когда вода стояла низко, хижина была на суше, но теперь у ее опор вода доставала до плеч.

К одной из свай была привязана лодка поновее моей. Она была пуста. Я привязал свою лодку рядом и, забравшись по шаткой лесенке на помост, заглянул в старую охотничью хижину. Свет струился через дыры в соломенной крыше, но это не портило ее, так как у нас, в Верхнем Египте, дождей не бывает.

С того самого дня, как мы с Таном обнаружили эту хижину, я не видел в ней такого беспорядка. Одежда, оружие и кухонная утварь были разбросаны по полу, как обломки доспехов и трупы на поле боя. Вонь винного перегара перебивала даже запах несвежей пищи и немытых тел.

Тела же лежали на грязном матрасе в дальнем углу хижины. Я осторожно пробрался по заваленному вещами полу, чтобы осмотреть их. Они были живы. Женщина застонала, заворчала во сне и перевернулась на спину. Она молода, и ее обнаженное тело достаточно соблазнительно. Груди большие, а внизу живота темнела короткая поросль жестких курчавых волос. Однако даже во сне лицо ее казалось грубым и неумным. Тан, без сомнения, нашел ее в одном из портовых притонов.

Он всегда был очень разборчив и никогда не пил много. Эта тварь и множество пустых кувшинов из-под вина, составленных вдоль стен, показывали, как низко он пал. Я посмотрел на него и едва смог узнать. Лицо распухло и заросло нечесаной и немытой бородой. Очевидно, он не брился с тех пор, как я видел его у стен гарема.

Женщина проснулась. Ее глаза остановились на мне, одним ловким кошачьим движением она соскользнула с матраса и бросилась к кинжалу, висевшему на стене рядом со мной. Я выхватил оружие из ножен прежде, чем она дотянулась до него, и выставил вперед обнаженный клинок.

– Уходи, – тихо приказал я. – Иначе ты ощутишь в брюхе нечто такое, чего там еще не бывало.

Она собрала вещи с пола и быстро натянула одежду, злобно разглядывая меня.

– Он не заплатил мне.

– Думаю, ты уже сама щедро вознаградила себя за работу. – Я махнул кинжалом в сторону двери.

– Он обещал мне пять золотых колец.

Ее тон изменился, в голосе слышалась мольба.

– Я уже двадцать дней работаю не покладая рук. Я делала для него все, что только нужно. Готовила, содержала дом в чистоте, обслуживала его и убирала рвоту, когда он напивался. Мне нужно заплатить, я не уйду, пока мне не заплатят…

Я схватил ее за длинные черные волосы и подтолкнул к двери, затем, не выпуская, помог спуститься в худшую из двух лодок, в которой сам приплыл. Как только она оттолкнулась шестом от помоста и я уже не мог ее достать, на меня обрушился такой поток ругательств, что цапли и другие водяные птицы испуганно вылетели из зарослей камыша вокруг нас.

Когда я вернулся к Тану, он даже не пошевелился. Я проверил кувшины. Большая часть из них была пуста, но в трех еще оставалось вино. Мне стало интересно, как ему удалось запастись таким количеством выпивки. Скорее всего, послал женщину в Карнак, и какой-нибудь лодочник помог ей. Судя по количеству кувшинов, здесь всему отряду Синего Крокодила хватило бы на полгода. Немудрено, что Тан находился в жутком состоянии.

Я посидел немного рядом на матрасе, всей душой сочувствуя Тану. Он пытался погубить себя. Я понимал это и не презирал его. Любовь к моей госпоже была столь велика, что Тан не хотел жить без нее.

Разумеется, я также злился на него за то, что он так дурно обошелся с собой и позволил непростительной жалости к самому себе овладеть им. Тем не менее даже в столь жалком состоянии в нем оставалось какое-то благородство, вызывавшее во мне восхищение. В конце концов, не он один был виноват в этом. Моя госпожа тоже пыталась принять яд и умереть. Я понял и простил ее. Разве мог я не понять и не простить Тана? Я печально вздохнул: двое молодых людей были для меня самыми близкими в этом мире. Затем я поднялся на ноги и принялся за работу. Сначала постоял немного над Таном, разжигая в себе злобу, чтобы по-настоящему грубо обойтись с ним. Потом схватил его за ноги и потащил из хижины. Он почти пришел в себя и слабо выругался, но я не обращал внимания на слабые попытки остановить меня и выбросил его через дверь хижины. Тан полетел головой вперед и с оглушительным всплеском ушел под воду. Я подождал, пока он всплыл и, толком не придя в себя, начал барахтаться около лестницы.