Чтобы осознать эту реальность, следует вспомнить, как мы к ней пришли. Уильям Фолкнер когда-то писал: «Прошлое отнюдь не мертво и не погребено. Фактически оно даже и не прошлое». Нам не нужно вспоминать здесь историю расовой несправедливости в этой стране. Но нам следует вспомнить о том, что неравенство между афроамериканской и белой общиной происходит из того самого неравенства, существовавшего в прежних поколениях, когда чернокожие страдали под бременем жестокого наследия рабства и законов Джима Кроу.
Сегрегированные школы только для черных были и остаются худшими в стране. Мы до сих пор не избавились от них (через пятьдесят лет после процесса «Браун против Совета по образованию») и от низкокачественного образования, которое они обеспечивают. Этим и объясняется разница в успеваемости между черными и белыми студентами.
Легализованная дискриминация – когда чернокожих лишали возможности, зачастую насильственными методами, владеть собственностью, когда им отказывали в ссудах и ипотеке, когда их не допускали в профсоюзы и не принимали на работу в полицию и пожарные части – означала, что черные семьи не имели возможности скопить средства для обеспечения благополучия будущих поколений. Этим объясняется разрыв между черными и белыми в плане благосостояния и доходов и концентрация бедного населения во многих городских и сельских общинах. Отсутствие экономического потенциала у чернокожих, стыд и отчаяние из-за невозможности обеспечить семью способствовали распаду черных семей, и эту проблему, вполне вероятно, усугубила политика предоставления социальных пособий. Отсутствие во многих заселенных чернокожими городских районах основных удобств – парков, где могли бы играть дети, служб регулярного вывоза мусора, контроля за соблюдением правил застройки, внимания со стороны полиции – способствовало возникновению порочного круга насилия, разрухи и запущенности.
Такова реальность, в которой выросли преподобный Райт и другие афроамериканцы его поколения. Они взрослели в конце 1950-х – начале 1960-х годов, когда сегрегация еще являлась законом и возможности были сильно ограничены. Примечательно не то, сколько черных мужчин и женщин оказались не способны преодолеть дискриминационные ограничения, а скольким из них удалось их преодолеть, сколько из них сумели найти выход из безвыходной ситуации и проложить путь для таких, как я, для тех, кто шел за ними.
Однако очень многие, как ни старались, не смогли преодолеть искусственные барьеры и получить свою долю американской мечты. Это наследие дискриминации передавалось следующим поколениям. И сегодня массы молодых людей слоняются без дела по улицам или сидят в тюрьмах, не имея никаких надежд и перспектив на будущее. Даже у тех чернокожих, которым все же улыбнулась удача, вопросы расовых отношений продолжают определять мировоззрение. В сознании мужчин и женщин поколения преподобного Райта еще живы воспоминания об унижении, сомнении и страхе, а также гневе и горечи, которые они испытывали в те годы. Этот гнев может не выражаться публично, в присутствии белых сотрудников или друзей. Но он находит выход в парикмахерской или за обеденным столом. Временами его эксплуатируют политики, чтобы привлечь лишние голоса или компенсировать свои неудачи.
И иногда он находит выход воскресным утром, в церкви – за кафедрой или на скамье. То, что многие люди удивляются, услышав этот гнев в некоторых проповедях преподобного Райта, просто напоминает нам о старом трюизме: самое сегрегированное время в американской жизни – воскресное утро. Этот гнев не всегда конструктивен. В самом деле, он слишком часто отвлекает внимание от решения реальных проблем и мешает афроамериканцам создавать альянсы, которые им нужны для осуществления перемен. Но этот гнев реален и силен. Если просто отмахнуться от него, осудить, отказавшись понять породившие его причины, это только углубит пропасть непонимания, которая все еще разделяет расы.