Реальность и мечта

Мне уже почти восемьдесят лет, многое позади. «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?» — могу сказать я словами поэта. Большую часть из отпущенного мне времени я посвятил театру — лицедейству, представлению, скоморошничеству, изображению, игре — всему тому, в чем и заключается эта странная, не похожая ни на какую другую, чудесная и беспощадная актерская профессия.

Актер ничего в жизни в нормальном виде воспринять не может. Он воспринимает окружающее через призму своей профессии, не впрямую, а словно в отражении сценического зеркала.

Бывает и другое: не ты сам, а тебя отождествляют с человеком, которого ты играл, особенно если то была личность известная, выдающаяся. Меня, например, многие упорно ассоциируют с маршалом Жуковым, считают, что у меня такой же железный характер, воля, такой же напор. Это происходит не потому, что я на него, допустим, похож, а потому, что кино вдолбило в голову зрителей этот образ как мою сущность. Не каждый видел Георгия Константиновича, не каждый его себе представляет, а шестнадцать серий кинофильма «Освобождение» о войне, одна за другой, говорят: он такой! В конце концов «и зритель соглашается с тождеством этих двух фигур, героя и актера. В этом никакой моей заслуги нет, я никакого отношения к этому не имею, с точки зрения исторической я следовал идее образа, не более того, — все дело в магии искусства, в его воздействии на сознание зрителя.

Театр, как и художественная литература, представляет собой в этом отношении большую силу. Исторические книги читают не все, в театр же ходят все. Помимо прочего, искусство воздействует и на чувства человека.

Театр вечен. Одно его поколение сменяет другое. Возникнув в глубокой древности, он дожил до наших дней и будет, несмотря ни на что, ни на какие кризисы и войны, существовать и дальше, потому что вечно жива душа его.

Театр бессмертен, потому что человечество не может остаться лишь с бездушным телевизором. Телевизор — великое изобретение, но он и страшная вещь, потому что замыкает человека в своего рода камеру, в которой он сидит, прикованный к мерцающему экрану, отъединенный от всех и всего. Без среда общения, без «обратной связи», без человеческого дыхания, а значит — и без живой жизни. Нечто похожее сегодня происходит и с другим великим достижением цивилизации — компьютером. Он тоже всасывает человека в себя, соблазняет к эфемерной, ненастоящей жизни, для обозначения которой сегодня употребляют странное словосочетание «виртуальная реальность». И если нет у человека вкуса к реальности подлинной, если он не понимает, что компьютер остается лишь средством для достижения многих и многих целей, но не местом для постоянной жизни, то мне остается лишь посочувствовать такому бедолаге.

Между зрителем домашним, который смотрит спектакль по телевизору, попивая чаек и возлежа на диване, и театральным — большая разница. Театр — как храм. Можно молиться дома, но совсем иное — делать это в церкви. И молитва вероятнее всего даст разный результат. Голос одного человека слаб и тонок, но когда люди для моления собираются под одну крышу и над ними витает рой надежд — на Бога, на спасение, на справедливость, — они прикасаются к вечности, испытывают истинное блаженство. Из понимания этого феномена возникло в русской православной философии понятие о соборности нашего народа.

Сегодня театр из-за конкуренции с телевизором и компьютером, с другими соблазнами не от искусства, к сожалению, становится все меньше и меньше востребован. Это происходит и по той причине, что театру остро не хватает денег. И мы вынуждены поднимать цены на билеты, тем самым ограничивая истинным театралам возможности для посещения театра. И выходит все шиворот-навыворот: служа зрителю, мы — театральные деятели — отталкиваем от себя самую преданную его часть. Получается, что мы — театр и зритель — как на расколовшейся льдине, и экономический ветер относит нас друг от друга все дальше и дальше…

Но куда больнее бьют по театру распространение и пропаганда так называемой массовой культуры, с ее непритязательными требованиями к потребителю (слово-то какое недочеловеческое!) своих невеликих ценностей. Трудно и долго лезть на гору, скатиться с нее и быстрее, и проще. Только при этом можно переломать себе кости. Подобное происходит с нами сейчас, когда общество, отказываясь от подлинного искусства ради поделок, безжалостно крушит собственный хребет — национальную духовность.

Когда говорят о культуре, вернее, когда о ней не говорят, полагая, что без нее можно выжить, меня поражает недальновидность людей, думающих так.

Действительно, без театра можно выжить… Но без духа не выжить, без веры не выжить, без надежды. Нельзя выжить без красоты, без любви. Без всего этого обессмысливается сама жизнь.