Реальность и мечта

Поразительное явление — театр. При всей легковесности, «игрушечности», картонных дворцах и бутафорском оружии, он обладает большими возможностями. Разговор, который ведут на сцене актеры, их размышления о жизни, о человеке, его чувствах и поступках, его правоте и заблуждениях — обо всем том, что его тревожит, часто обретает значение реальной помощи. Порой эта помощь нечаянно-негаданно приходит к сидящему в зале зрителю, и следующий за спектаклем день он сумеет начать с возрожденными силами, с новым знанием с чистого листа.

Поэтому театр, несмотря на свою условность, могуч и всесилен.

Да, театр вторичен по отношению к жизни, он лишь отражает ее, но при этом и растолковывает, стремится уловить главные ее тенденции, «угадать» характер героя времени. Какова действительность — таков и театр. Когда в мире царят покой и благодать — он один, когда бушует буря — другой. Меняются облик театра, его характер, тембр голоса, его самоощущение.

Это как бы вторая реальность, но на первую она влияет не вполне. Согласен с великим кинорежиссером Бергманом, сказавшим: «Искусство не способно наделить нас властью и возможностью изменить ход нашей жизни…»

Однако нет ничего, кроме искусства, что более правдиво отражало бы свое время, являло его образ следующим поколениям. Никакие притеснения не лишат театр злободневности. Если он не находит произведений актуального звучания в современной драматургии, он обращается к классике, к историческим сюжетам, чтобы, говоря о временах давно прошедших, сказать о том, что болит сейчас.

Театр восполняет в нашей жизни недостаток высшей справедливости, которую жаждет человеческое сердце. Он вершит суд над подлостью, своекорыстием, над злыми делами

сильных мира сего, несет людям слово правды. Наконец, театр способен повлиять на сознание человека, заставить его задуматься о важном и поменять что-то в себе самом. И раз уж не дано ему изменить жизнь, то уж отношение к ней он может подкорректировать. А там глядишь… Неспроста ведь говорят: какие мы, такая и жизнь.

Десятилетиями наблюдаю я за «кардиограммой» театра, за его взлетами и падениями, вместе с ним празднуя победы и горюя о поражениях.

Во второй половине 40-х годов XX века театр принимал участие в борьбе с космополитизмом.

Позже получила распространение и всячески поднималась на щит «теория бесконфликтности». Сторонники ее рассуждали так: поскольку социалистический строй уничтожил антагонизм между классами, исчезла и почва для разного рода конфликтов — общественных, социальных, морально-нравственных. Эта чисто умозрительная теория нанесла серьезный вред драматургии, так как без конфликта нет драмы. Она уводила в сторону от истинных проблем, болей и противоречий нашей жизни. Признавался лишь один «конфликт» — хорошего с лучшим.

В бесконфликтном искусстве не было места искусству как таковому, ибо в основе его лежали не чувство и мысль, а лишь идея. Сцены заполонили герои Софронова и Сурова, животов своих не жалеющие в борьбе с хорошим за победу лучшего.

Подобную пьесу мы тоже играли, называлась она «В наши дни». Ее герои схлестнулись в непримиримом споре типа: пять или шесть дней вести посевную кампанию. Они надрывались, доказывая каждый свое, и неизвестно, чем бы все это кончилось, не переплюнь всех ударница-колхозница, которую играла Людмила Целиковская: она засеяла свой клин в три дня. Спектакль ставил талантливый режиссер Равенских, он разутюжил все эти колхозные дела — посевы, уборку, соревнования бригады — под такой лубок, что любо-дорого! И все равно зритель не шел.

Однажды Михаил Степанович Державин, выйдя на сцену в момент массовки, шепнул другому актеру, бросив выразительный взгляд в зрительный зал: «Не бойся, нас здесь больше!»

Собрания, заседания, преодоление картонных препятствий. Играть было нечего. Смотреть тоже.

Но театры вынуждены были ставить такие спектакли. Тогда существовала жесткая установка сверху: на одну классическую пьесу — две-три современных.

Все стареет. Но, пожалуй, ничто не стареет так быстро, как пьесы, отражающие не процесс жизни, не ее глубины, а сегодняшнюю сиюминутность, которая уже завтра становится неинтересной и даже смешной.

Но даже в такую стреноженную, зашоренную эпоху в театре шла жизнь. В нем творили Охлопков, Лобанов, Завадский, Попов, Зубов, Рубен Симонов, Товстоногов… В то время выросли Эфрос, Ефремов, Волчек. Драматурги не софроновского толка пусть не во весь голос, но сумели сказать правду о своем времени.

Благодаря этим людям все лучшее, что было в театре тех лет, пусть с боями, но прорывалось к зрителю. Иногда спектакль не выпускали месяцами, иногда совсем запрещали, иногда так «резали», что от него ничего не оставалось… И все-таки российский театр одолел то время и сохранил свое достоинство, традиции и высокую культуру.