Разведение роз вдали от цивилизации (Солдаты истины)

Хорошо! Борису вдруг показалось, что весь дом его полон гостей, старых добрых друзей. Будто бы все уютные уголки в квартире заняты, а не только гостиная, и стоит ему появиться в любом из них — его сразу втянут в круг, попросят поучаствовать в споре, выразить свое отношение, припомнить что-то из былого, выпить на брудершафт с пришедшими в первый раз… Это ощущение было настолько отчетливым, что Борис без труда поверил, что лишь на минутку вышел покурить. Улыбаясь, он стряхнул пепел в семнадцатиэтажную пропасть и заметил, что Шумаков смотрит на него. Борис потер пальцами лоб:

— Валера…

Шумаков сразу же отвернулся и проворчал:

— Утешать пришел?

— Ну что ты, как можно… Путного я сейчас ничего не скажу, конечно. Но тема интересная. Не ожидал…

Шумаков покосился в его сторону.

— Да нет, — усмехнулся Борис, — я не гороскопы имею в виду. Глупость. Есть одна странная фраза, по-моему фильм так называется — «невыносимая легкость бытия». В этих словах необычайно спрессовано все — свобода выбора, ответственность перед самим собой за этот выбор и главное — абсолютное безразличие мира, давшего нам свободу. Но так же и его равнодушная беззлобность к нам. Только глупец способен каждый день ждать чуда и исполнения самых сокровенных желаний, впрочем как и ежедневных злонамеренных козней. Однако мы вынуждены признать существование некоего непредсказуемого фактора, условно назовем, судьбы. Не всегда происходящее с нами, не взирая на наши усилия, соответствует… Но что же тогда такое судьба как предмет фатализма? Не следствие ли это нашей натуры, которая всегда ведет себя одинаково, незаметно для нас самих? Или… хм… просто программе мало данных, чтобы исходя из условий чего-то достичь, чего-то избежать?

— Ну ты загнул, — Шумакова перекосило, как от кислого яблока.

— Спросим иначе, — не отступал Солонников, — объективна ли судьба? Общий воздух ли это, которым дышат все, или это крошечная призма в глазу каждого, искажающая образ мира? Кто-нибудь мне внятно объяснит, чем занимаются гороскопы? Может быть они просто толкуют нашу натуру, и звезды здесь совершенно не причем? Но тогда кого винить? Ты правильно сказал, что жизнь все равно мудрее и проще измениться сто раз. Мы оба понимаем, что речь не идет о конформизме, а только о естественном следовании изменчивому миру… м-м… Мысль ушла.

— Я понял, понял, — проворчал Шумаков. — Все в наших руках… — У него проступили желваки. Он ударил ребром ладони по барьеру. — О том и речь, Солоныч, что ни черта у меня не вышло! А уж я старался, поверь. Только не говори мне о везении и надежде, терпеть не могу.

Борис задумался. Забавно, я тоже не помню в своем лексиконе фраз типа «мне повезло», «я надеюсь»…

Шумаков вздохнул, тяжело оторвался от барьера, хлопнул Бориса по плечу и тут же на это плечо и оперся.

— Не бери в голову, Солоныч. Справлюсь, как-нибудь. Это — мои проблемы. У тебя, наверное, своих хватает.

Борис пожал свободным плечом.

— Не бывает человека без проблем, — горячо дохнул в ухо Шумаков. — Не ве-рю! Даже тебе. У любого из нас…— он обвел указательным пальцем широкий полукруг, махнул рукой. — У каждого… Ладно, пошли. Николаич, разошелся. Опять чего-то состряпал.

Выпутавшись из вздувающегося тюля, они вернулись в комнату.

Стол преобразился.

На овальном блюде красовалась запеченая утка; сверкали чистые приборы.

— О, дичь! — Борис заапладировал.

— Прошу! — сказал Борбылев. Белое полотенце свисало у него с согнутого локтя. Он бросал последние взгляды на свое творение, быстрыми движениями поправляя в сервировке незаметные отклонения от идеала.

— Ну, Николай Николаевич, — развел руками Борис, — нет слов. Вы кулинарный бог.

Сидя на краешке стула, Шумаков жевал веточку укропа и подозрительно приглядывался к утке:

— А почему она мне напоминает скульптуру «рабочий и колхозница»?

Борбылев ревниво оглядел кулинарное творение рук своих и задрал удивленно бровь:

— Где?

— Николай Николаевич смог передать порыв.

Данилевич разливал водку из красивой запотевшей бутылки.

— Вы сунули водку в морозилку? — догадался Солонников. — Гениально!

Никогда бы не подумал.

Данилевич скромно улыбнулся.

Все расселись.

Слово взял Шумаков.