Разрывая стены

— Ана, — тут же спросил Кобейн, — ты умеешь стирать? В сказках Золушки становятся принцессами, а у тебя, как всегда, все получается наоборот… Будешь Принцессой не на горошине, а на стиральной машине? — В серых глазах сверкнула сталь колючей обиды, но Бэй продолжил: — Хотя… совсем забыл. Во дворце Аны нет современных машин, неси, бабуля, сразу таз.

Зося смерила внука задумчивым взглядом и, обронив: «Лучше в гостиной», скрылась в спальне, оставляя молодых людей в узком коридоре между гостевой комнатой и кухней. Ана пыхтела закипающим чайником. Глядя на ее порозовевшие щеки, Бэй усмехнулся и крикнул вслед Зосе:

— Ба… если у тебя есть драгоценности, ты лучше положи их на видное место, чтобы сразу было понятно, если что пропадет.

— Это зачем? — Зося выглянула из спальни.

— Воровка Ана. С большим стажем. Специализируется на драгоценных камнях в форме сердца. Но соблазн может оказаться слишком велик, а руки у нее непослушные.

Кобейн довольно отметил, что «чайник» уже закипел, и направился мимо Аны в сторону кухни.

— Циркачей нам в семье было недостаточно? — донеслось из спальни бабушкино ворчание.

Приподнятое настроение длилось ровно секунду, потом в затылок Бэя влетела подушка. С такой силой, что Кобейн едва не врезался в косяк двери. Он резко развернулся.

— Руки у меня непослушные, — Тайна стояла на пороге гостевой комнаты, сложив руки на груди и сверкая серыми глазами.

Повернулась, гордо выпрямила спину и шагнула в комнату. Подушка, та же самая, ускорила ее движение. Только метил Бэй не в голову, а чуть ниже пояса. Ана подпрыгнула от неожиданности и стремительно повернулась. Выражение детской обиды мешалось на ее лице с изумлением.

— Подушка… — Бэй показал руками, как далеко находится от Тайны. А потом исчез в кухне и долго, долго еще улыбался.

Потому что у него получилось дотронуться…

Бэй успел соскучиться по Тайне, пока она, закрывшись в ванной комнате, пропала там, выливая на себя воду под душем. В Зосиной квартире вдруг стало тоскливо, серо и неуютно. Кобейн говорил с бабулей, но все время терял нить разговора, бросая слишком частые взгляды в сторону коридора и прислушиваясь к звукам. Потом не выдержал и пошел на кухню за водой, хотя полный кувшин стоял на столе, сделал себе кофе, который только понюхал и оставил остывать. Есть в одиночестве больше не хотелось. Зося успела поужинать до появления внука с «того света» (знала бы она, насколько близка к правде! Только Бэй явился не с ТОГО света, а того, где красный песок, сине-фиолетовые закаты и три луны).

— Перестань дергаться, — не выдержала бабушка, — твоя воровка не вытечет из квартиры по водосточным трубам.

Эта — может, подумал Бэй, но вслух начал возмущаться:

— Сколько можно купаться?

Хотя он понимал Ану — сам быстро выскочил из душа только потому, что слишком сильно хотел есть, иначе бы наслаждался теплыми потоками воды часами.

— Воды в Голландии пожалел, — рассмеялась Зося и велела подлить ей в бокал вина. Стопочка дженивера уже давно опустела.

Через час Бэй стоял в гостевой комнате и в тусклом свете, льющемся из коридора, разглядывал спящую Тайну.

Ана поела совсем немного, извинилась и ушла спать. Конечно, Бэй отправил ее в нормальную кровать, но потом решил проверить, как Тайна устроилась, пока Зося стелила ему постель в гостиной… и не смог не зайти внутрь.

Теперь, когда девушка была во власти снов, можно было не притворяться. Из души исчезла вся злость, и хотелось просто смотреть на спокойное женское лицо, скользить взглядом по плечам, повторять изгибы прикрытого одеялом тела, касаться тонкой шеи.

Зося предложила гостье выбрать что-нибудь из своих вещей, Бэй тоже принес свою футболку с длинными рукавами и спортивные штаны, обрадовавшись, когда Ана появилась из ванной комнаты, утонув в мужской одежде. Она закатала рукава и подвернула штанины. Тонкие запястья и лодыжки торчали, как из широких труб, но Тайна все равно выглядела очень привлекательно, подтверждая теорию Кобейна, что для безусловных рефлексов нет разницы, во что одет объект привязки — в бесформенный мешок или облегающее платье. Бэю даже приходилось отворачиваться в сторону, чтобы восстановить дыхание и сохранить спокойствие, когда он видел скользнувшее в широком вороте плечо, или чтобы не пялиться на открытую шею. На расстоянии вытянутой руки воображение безжалостно снимало с Тайны всю одежду, по памяти рисуя отзывчивое ласкам тело, каждую маленькую отметину на нем, редкие родинки и белые черточки старых царапин. Короткий ужин превратился в чувственную пытку, но теперь болезненное влечение сменилось нежностью. Впервые за долгое время Бэй смотрел на Ану, не оглядываясь на других, не спеша и заново ее изучая. Она словно повзрослела за то время, что они не виделись, сильнее выделялись скулы на лице, темнели круги под глазами. Тайне и так досталось в последнее дни, а Кобейн весь день ранил ее острыми стилетами собственных обид и играл на чувстве вины. Переплавилась ли его боль в жестокость? Или в нее превратилась обида? Поруганное самолюбие?

Что, Великолепный Бэй?