Разоблачение

Когда я был маленьким, отец часто брал меня на рыбалку. Когда я вырос, а случилось это как-то неожиданно, просто однажды утром я проснулся, открыл глаза, увидел белый потолок, паутину, свешивающуюся с люстры, разбросанные по полу игрушки, тарелку со вчерашним недоеденным яблоком, книги на столе, ну, и так далее, все это я увидел боковым зрением, а прямо перед собой я обнаружил кровать, в которой, как вы уже, наверное, догадались, лежал я сам, но уже не тот я, что был вчера, маленький, а я – большой, и так мне это не понравилось, что я опять попытался заснуть, но это мне уже не удалось. Я лежал без сна и думал о том, что теперь мне придется делать много такого, чего я делать совсем не хочу. Я расстроился и, даже, заплакал. Но слезы быстро высохли, так как взрослые плакать не должны, а я уже вступил в их мир и должен был придерживаться их правил. Иначе, как я думал, они меня убьют. Глупая, конечно, мысль, но не лишенная зерна истины. Меня не убили. Но и на рыбалку с отцом я больше уже не ездил. Он очень удивлялся и выпытывал, почему мне разонравилось это милое времяпрепровождение. Я не хотел его расстраивать, и потому не стал говорить о том, что мне просто жаль рыбок. Они ведь так же, как мы – родятся, живут, умирают. Какой-нибудь малек резвится в мутной воде и не знает, что в этот миг он стал взрослым, а когда он понимает это – уже поздно – крючок рвет ему глотку, и он, истекающий кровью, последним мигом своего тускнеющего сознания находит ответ: быть взрослым – значит быть убитым. И окунек умиротворенно улыбается, и душа его летит куда-то вниз, в самую глубину, а там, среди золотистых ракушек и нежных водорослей, ждет его Господь Бог, и улыбка его обещает душе вечное блаженство. Аминь.

Глава 3. Пожалуй, начнем

Мы, пожалуй, начнем. Но с чего? Пожалуй, с самого главного. Но что есть самое главное? То, с чего начинают все – это и есть, пожалуй, самое главное. Мы, пожалуй, начнем.

У Андрюса была жена. Ее звали Питер Колдуэлл. Они познакомились в кафе в центре Дублина. Но этого им показалось мало.

– Гробанем аптеку, – сказал Андрюс.

Питер Колдуэлл, как и большинство зрелых женщин, был робок и нерешителен.

– Не знаю, – ответил он, – в последнее время я чувствую себя не совсем здоровым. Вернее, совсем не здоровым. Короче, у меня рак.

– Тебе нужно больше гулять, – сказал Андрюс и откинул со лба прядь седых волос, – я знал одного парня… Я знал много парней. Все они были гомики.

– Так ведь и ты сам гомик, – заметил Питер Колдуэлл.

– Не в этом дело, – поморщился Андрюс, – я говорил о другом. Я говорил о том, что я знал одного парня… И не его одного… Я знал не меньше сотни парней. Все как на подбор. Один стоил другого, а все вместе они не стоили и пылинки с ногтя мизинца на твоей руке, Питер.

– Это комплимент? – покраснев, спросил Колдуэлл.

Еще никто не говорил ему комплиментов. Женщинам в его возрасте стараются не потакать. Мало ли что? Потом не оберешься… Проблемы, знаете ли… И все такое…

Колдуэлл вспомнил, как это было впервые. Быстрые проворные руки, горячий шепот, обжигающий барабанную перепонку, зеленый свет ночника, тени на усатом лице собеседника, револьвер в правой руке. «Остановись!» – кричала мать и кочергой ворошила угли в потухшем камине… Потом его волосы. Зола щекотала макушку, а собеседник шевелил рыжими повисшими усами, и лился отовсюду зеленый свет ночника… Так было до того, как Питер Колдуэлл встретил Андрюса. Так было и после. Только Андрюс не носил усы – вместо усов у поляка-эмигранта была граната, которую он собирался кинуть в окошко Белого Дома. Его нимало не смущал тот факт, что окошко находилось в США, а сам он – в Дублине.

– Это дело принципа, – любил повторять Андрюс.

– Вот пусть Принцып гранату и кидает, – отвечал на это Питер Колдуэлл.

– Мне не нравится политика Белого Дома, – говорил Андрюс, поглаживая чуть наметившееся брюшко.

Колдуэлл убирал его руку со своего живота и начинал вздыхать. Каждый вздох сопровождался веселым пофыркиванием (так фыркают дети, когда их пытаются утопить в ванной), шмыганьем носа и непроизвольным мочеиспусканием (но это не всегда, приблизительно, раз в неделю, и Колдуэлл, все знали, от этого очень страдал).