Разговоры об искусстве. (Не отнять)

Я взрослел в борьбе со шпионами. Книжки, которые я читал, были ими населены, всякие там «Зеленые дорожки», «Тарантулы» и пр. Фильмы не отставали: «Над Тиссой», «Юнга со шхуны «Колумб»», «Голубая стрела», «Операция «Кобра», «Случай с ефрейтором Кочетковым», «Дело № 306». Фильмы просматривались не в Ленинграде, родители никогда бы не пошли со мной смотреть «это». Но в многочисленных домах творчества, где мы живали, эстетический контроль был ослаблен. Очень уж хотелось взрослым от детей избавиться. Поэтому нас просто запускали в кинозал – два часа свободы были гарантированы. Во многих фильмах фигурировали дети, помогающие контрразведчикам и милиционерам. Мне больше нравилось «про взрослых», учитывая, что дяди и тети проявляли по ходу развития действия такую детскую наивность и беспечность, что я как зритель гораздо раньше них (актеры, естественно, отождествлялись со своими героями) чувствовал неладное. «Вот он же, гад, и есть шпион», хотелось мне крикнуть в зрительном зале. Более того, когда все узелки развязывались, а злодеи бывали повязаны, я все еще не успокаивался и дома прокручивал ленту назад: может, «наши» обманулись, и действительный враг ушел в тень? Я не один был такой в нашем доме. Две девчонки и трое мальчишек (у них были свои обстоятельства просмотра подобных фильмов; не упомню уже, может, как раз их родители брали с собой?) объединились на почве сопротивления шпионажу. В результате давшегося нелегко отсева кандидатов в качестве шпиона был выбран один устраивавший всех персонаж. А именно – молодой рабочий из магазина, расположенного в нашем же доме. Бывший солдатик, он носил расхристанную гимнастерку и выходил покурить во двор (магазин был, кажется, «Военторгом» и потому находился в генеральском доме). Как-то он был сумрачно настроен, к тому же цепко, типично по-шпионски зыркал по сторонам. Мы организовали тотальное наблюдение: дежурили парами, до вечера, когда приходилось возвращаться домой. Завели дневнички, в которых фиксировали происходящее с нашим героем. Писали мы еще слабо, все-таки первый-второй классы, больше ставили палочки: выходил во двор четыре раза, курил – тоже четыре. Ящиков перенес одиннадцать. И так далее – все, что могло пригодиться и оказаться уликой. Была мечта обзавестись фотоаппаратом, но стащить родительский так и не удалось никому. Неделю разнорабочий ничего не замечал. Мы приближались все ближе. И вот я в контрразведческом пылу обнаглел окончательно – решил проникнуть в подсобку и записать, что хранится в мешках и ящиках. Проник и был пойман. Солдатик, уже в белой заляпанной куртке, которую носили тогда работники пищеблоков, захватил меня врасплох, вывел во двор и дал пару подзатыльников. Я был раздавлен, не провалом, а нежеланием шпиона отнестись ко мне всерьез. Ведь он, как всякий порядочный агент вражеской разведки, должен был почуять приближение конца. Собрать вещички, уничтожить вещдоки и попытаться исчезнуть. На этот случай у нас был разработан план: мы должны были рассредоточиться и, меняясь, следить за ним по двору и даже по ближним улицам, куда нам выходить не разрешалось. «У нас», но уже без меня. Было безумно обидно, но я признавал: был рассекречен. Потому уже не нужен: агент знал меня в лицо (этот оборот был популярен: «Их знали только в лицо» и пр.). Мне надлежало скрыться. Я был настолько расстроен этой объективной, но несправедливой необходимостью, что, поднявшись в квартиру, не мог не поделиться обидой с дедом и бабушкой. Не потому, что меня вывели из игры – это было бы ябедничеством. Я оправдывал себя тем, что ситуация вышла из-под контроля и пора привлекать взрослых. Шпион мог уйти в любую минуту. Тем более, что главный охотник за шпионами, то есть я, был «засвечен». К моему удивлению, дед не бросился на улицу. И даже не позвонил, как это бывало в фильмах, «куда следует». И не стал рассматривать мои бумажки. Он отмахнулся и велел не забивать голову всякой ерундой. То есть проявил типичную взрослую беспечность к вопросам безопасности. Когда я ему это выложил, дед ответил, что навидался за свою жизнь всяких там секретчиков и особистов, не хватает еще, чтобы его родной внук играл в эту мерзость. Бабушка отнеслась к делу серьезнее. Шпионско-чекистские книжки были, несмотря на все мое слезное сопротивление, немедленно удалены. Вечером был созван семейный совет с участием родителей. Речь шла о будущем единственного внука и сына.

– Положим, – сказала бабушка, – особизм этот, шпионство он забудет. Позорище какое. Но вообще ребенок какой-то управляемый. Как это сказать, коллективистский. Во дворе в эту гадость играют, и он с ними. Книг начитался – и под впечатлением. Эдак им каждый помыкать будет.

– Вот из таких они винтики и штампуют, – поддержала мама.