Разговоры об искусстве. (Не отнять)

Нравы были легкие, никто и внимания не обратил. Следующий раз я увидел его уже перед отъездом, поджидающим наше общее такси. Он был оживлен:

– Представляешь, у нас Оленькой все получилось. Уж так хорошо, слов нет. Такого секса у меня давно не было.

Что тут скажешь? Дело молодое.

– Нет, ты не думай, похоже, все серьезно заворачивается. Она ко мне в Москву скоро приедет, может, что и получится. Тьфу-тьфу-тьфу. Ты же знаешь мои проблемы.

Я поддакивал. Однако на подъезде к аэропорту оживление у Виктора сменилось каким-то нездоровым возбуждением. Он вел себя крайне нервно. Когда мы с чемоданами остановились в дверях перевести дух, объявили: рейс такой-то на Москву задерживается.

– Слава Богу, – совершенно неожиданно произнес мой попутчик.

– Ты с ума сошел? Чего ради торчать в этом аэропорту?

Тут он раскололся:

– Понимаешь, у меня так сложилось: после чего-нибудь хорошего непременно случится какая-то гадость. В историю какую-нибудь попаду обязательно. Карма у меня такая. Что-нибудь откажет, сломается. А ведь у меня с Оленькой так хорошо получилось. Просто радость. А за радость надо платить. Вот я и подумал, самолет опаздывает – это как бы в зачет. Ничего худого больше не случится. А тут сразу – вылет. Как бы не засчитывается…

«Ни фига себе, – подумал я, – да у этого психолога психика-то того… Нет, пожалуй, не буду я продолжать с ним знакомства». Тут объявили посадку. Пяти минут не прошло, как отменили, а тут вдруг снова. На Виктора больно было смотреть. Я прочел в его глазах дикое желание сбежать из аэропорта. Так и оказалось.

– Может, пропустим? Я понимаю, глупость, но как-то боязно.

– Я не могу себе позволить терять билет. Фиг его знает, когда следующий рейс, да и денег жалко. Не будь дурачком, вон она, посадка, уже производится.

На самом деле и меня терзал червь сомнения. Может, правда, пропустить? Черт с ними, с деньгами. А то действительно, раз у него такая примета. Чего ради я буду из-за него рисковать. Самолет-то один на всех. Вдруг развалится. У него, дурачка, радость, а нам отвечать. Я посмотрел на ничего не подозревающую очередь. Нет, чему быть…

– Не позорься, – сказал я попутчику. – Все это суеверия.

Похоже, я напоминал резонеров из раннего советского журнала «Безбожник у станка». Виктор поднимался в салон совершенно белым. Руки у него тряслись. Сняв полушубок, он оказался в белом свитере с двумя оленями. Финское производство, цена в мою зарплату, дефицит. Такие поступали только в Ленинград и Москву, до провинции не доходили. Меня почему-то очень раздражил этот свитер. Тут люди жизнью рискуют, а некоторые свитерами щеголяют. Я подтолкнул Виктора к креслу у иллюминатора. Самолет начал разбег. Я тайком перекрестился. У Виктора, застегнувшего до упора ремень, подрагивали губы. Честно говоря, я тоже мандражировал. Мне-то за что такая мука? У меня ведь все прошло совершенно безрадостно, мне в этот раз ну просто не за что отвечать. Кроме как за этого, мать его, психа. Додумать я не успел. Самолет бодро поднимался и, видимо, достиг необходимой высоты. Раздался резкий хлопок. «Не иначе, взрыв», – пронеслось в голове. Так и было: не выдержав давления, на завершении взлета взорвалась полуторолитровая банка с облепиховым вареньем. Кто-то всунул ее – гостинец – на багажную полку. Аккурат над креслом Виктора. Когда я пришел в себя, то увидел: варенье расползалось по волосам, по свитеру, по брюкам моего соседа. Особенно впечатлял свитер: желтые разводы по белому. Стюардесса бросилась за тряпкой. Специалист по психологии сидел мокрый и счастливый. Весь в варенье.

– Слава Богу, отделались малой кровью. Два раза в одну воронку не попадает… А я-то подумал – конец! Слишком уж было с Оленькой хорошо, – лепетал потерпевший.

Признаюсь, я испытывал огромное чувство облегчения. Пронесло. Свитер был классный. Засчитали.

Английский связной