Разговоры об искусстве. (Не отнять)

У Кости в нашем тесном музейном и коллекционерском мире – твердая репутация искусствоведа – терминатора. Конечно, все это связано с его профессиональной деятельностью по истреблению фальшаков. И не только – вообще липовых провенансов. Так, живя в Вашингтоне, Акинша несколько лет вылавливал произведения искусства, похищенные гитлеровцами у владельцев, европейских коллекционеров, как правило (но не только) еврейского происхождения. Оказалось, кое-какие американские генералы успели в конце войны кое-что перехватить, присвоить и переправить за океан. Время от времени произведения такого происхождения появлялись на аукционах – как-никак столько лет прошло – с вполне приличными родословными. Как ни в чем не бывало. Тут и налетал Акинша, безжалостно круша репутации «перехватчиков», докапываясь до подлинных владельцев вещей, дважды ограбленных – гитлеровцами и их победителями. Тема была щекотливая, Акинше даже угрожали, но он пер напролом, крепя ряды как своих ненавистников, так и болельщиков. Но главными трофеями в его охоте были, конечно, подделки русского авангарда. Тут он особенно неумолим.

Так что репутация заслужена. Но откуда все взялось? С чего начиналось? Вот и встало все на свои места. Предопределенность! Точка бифуркации, как говорят нынче историки – развилка в биографии, пройдя которую человек, ни о чем не подозревая, уже не сворачивает с выбранной дорожки. Как начнешь в прорезиненном голубом костюме нечисть выкуривать, так и будешь. До последнего фальшака. Тут, я, конечно, выдаю желаемое за действительное. Подделки нашего авангарда так шустро настругивают, что никакому терминатору не угнаться. Так что Косте приходится постоянно совершенствовать технику лова.

Вообще-то и Акиншу удавалось подловить. На моих буквально глазах. С моей, не буду скромничать, помощью. Как-то в начале девяностых мне, по мнительности, показалось, что я серьезно болен. Наши врачи ничего не находили. Стал, как тогда входило в моду, искать заграничного. С помощью друга Щедринского нашли очаровательного врача из госпиталя Джона Хопкинса в Бетесде. Дэвид Моровитц оказался отличным фотографом, я даже написал что-то о его вещах. Он публиковал в «Нью-Йорк Таймс» статью «Чехов как врач», был знатоком оперы, – словом, то, что нужно. Мы заочно подружились. Наконец, я прилетел в Вашингтон. Поселился, естественно, у Акинши. Почему-то мы с ним (я-то со страху, а он за компанию) ввечеру напились совершенно по-нашенски, по-отечественному. Поутру я с огромным трудом проснулся. Никакие зубные пасты и полоскания не помогали – я сам понимал, что являюсь живой уликой крайне несерьезного и безответственного поведения. Дэвид встретил меня приветливо, издали помахав рукой, но по мере моего приближения лицо у него становилось все строже…

– Похоже, у тебя алкогольная интоксикация. Ни о какой… скопии – я уже забыл, как называлось процедура, – в этот день и речи быть не могло.

– Вот тебе лекарство, – Дэвид дал ужасающего размера бутыль – пей весь день и ночь. В семь утра приедешь. Кстати, сколько ты выпил алкоголя? Я от ужаса ответил наобум – грамм двести. Не мог же я сказать знатоку оперы истинные размеры бедствия! Он смерил меня ледяным взглядом: «Имей в виду, что для тебя это смертельная доза. Я затосковал – червь сомнения закрался в мою душу.

– Что это за врачи у вас американские, – выговаривал я Акинше. – Во-первых, не могут на глаз определить, сколько человек выпил. Да любой нашенский сразу бы определил – глаз-ватерпас! А во-вторых, обидно: двести грамм, видите ли, для меня смертельно! Тоже мне, диагност! Да я уже пять раз за вчерашний вечер должен был помереть! Акинша ласково, с неожиданно появившимся украинским выговором, убеждал меня: пей, Сашко, микстуру. Утро вечера мудренее! Чи завтра что ни так – зараз улетишь! Я тебя ждать буду.

Утром меня переодели в белый какой-то хитон, дали подписать бумажку, что я предупрежден, и в случае летального исхода я претензий иметь не буду. Наркоз начинал действовать, и последний пункт уже как-то плыл перед глазами. Тем не менее, я подмахнул и его. Часа через три я приоткрыл глаза. Доктор выглядел гораздо приветливее.