Разговоры об искусстве. (Не отнять)

Недавно прочитал в интернете: «Межрегиональные состязания континентальных легавых по болотной дичи памяти И. И. Ризнича». Класс! Какая эпитафия для анималиста! Ни убавить, ни прибавить.

Терминатор

В середине 1980-х гг. молодой Костя Акинша трудился научным сотрудником Киевского музея западного и восточного искусства. 26 апреля 1986 года произошла Чернобыльская катастрофа. Аккурат в этот день, ранним утром, Акинша, ни о чем еще не подозревая, вылетел в Москву. Там его ожидала невеста, молодая финка. К тому времени, когда он прилетел, она, в отличие от советского народа как некого коллективного тела, о катастрофе уже знала. Немедленно доставила жениха в финское посольство. Там уже собрали врачей, хоть сколько-нибудь смыслящих в борьбе с радиацией. Масштабы происшедшего никто еще не представлял, но тревога висела в воздухе. Акиншу обследовали. Он был радиоактивно чист. Более того, он рвался назад, на работу – тоже, естественно, не представляя ситуацию в целом. Хотя куда ему было деться – мама, родственники и т. д. Финны, скрепя сердце, отпустили парубка. Но раздобыли для него – видимо, ради очистки совести, – хоть какое-то антирадиационное средство. Таковым оказался прорезиненный костюм для подводного плавания голубого цвета. Он был выбран, видимо, потому, что хоть как-то прикрывал тело. Прилетев на родину и оценив ситуацию, Акин-ша решил из этого костюма вообще не вылезать. Ситуация прояснилась – хотя бы в организационном плане. Власти растерялись, но не настолько, чтобы не вывезти из города своих чад и домочадцев. Остальным, в случае, если они помыслят покинуть рабочие места, грозили волчьим билетом. Город, тем не менее, опустел. В рабочие районы подвози-лись – на грузовиках – бутылки дешевого красного вина. Им торговали с колес. Считалось, что вино помогает организму бороться с радиацией. Наряду с этим действенным средством, вспоминал Акинша, никаких особых организационных мер не предпринималось. Даже туристские потоки не перекрыли. По крайней мере, в его музее не оскудел поток экскурсантов со всего Союза.

– Валите отсюда, – шептали наиболее смелые экскурсоводы. Едва ли ничего не понимающие туристы из глубинки следовали их советам. Строгая партийная директриса музея встретила Акиншу в голубом прорезиненном костюме неласково.

– Переоденьтесь. Вы одним своим видом позорите звание советского музейного работника.

– Извините, товарищ директор, – отвечал Акинша (он уже тогда был законником). – В трудовом договоре записано, во сколько я должен приходить на работу, какой объем должен выполнить, и за какую оплату. Но в чем я буду приходить, тем более в таких трудных условиях, позвольте мне решать самому.

Директриса, шипя, отступила. Однако на другой день обратилась к Акинше уже ласково.

– Костинька, сверху пришел приказ – составить карту радиационного загрязнения нашего учреждения. Вы все-таки единственный молодой мужчина в нашем коллективе, к тому же – подготовленный (тут она окинула взглядом пресловутый голубой костюм).

Делать было нечего. Акинше вручили извлеченный из каких-то особо глубинных запасов гражданской обороны счетчик Гейгера. Он был огромным и древним – видимо, времен первых испытаний атомной бомбы начала холодной войны. Акинша важно обходил с ним комнаты, поднося специальную трубку к картинам. Видимо, счетчик был предназначен для замеров в самом эпицентре взрывов на каком-нибудь Тоцком полигоне: он презирал малые значения. Никак не реагировал. Зато когда Костя добрался до придверного коврика – выпускались тогда для учреждений такие ворсистые грязезащитные покрытия, – счетчик пугающе загудел. Показания были чудовищные. Костя организовал с помощью грузчиков захоронение зловещего коврика. Таких рассказов у Акинши было припасено немало, но я, неожиданно оживившись, прервал повествование.

– Понял, наконец. Поймал. То-то я все время думаю, почему тебя зовут охотником за приведениями. Из фильмов. А представил тебя с этой трубой, как ты по всем щелям ею водишь, что-то там выискиваешь, выкуриваешь, понял – вылитый охотник за нечистью. Голливуд.