Разговор с отцом

Помнит ли кто, что означал на советском жаргоне язвительный смысл-садизм знаменитой формулы «нашел в себе мужество»? Она выдавала как раз измену мужеству, означала отречение от себя. Найти мужество встать (а попробуй не встать), чтобы со всеми вместе заклеймить врага народа. Мужество нужно было предъявить немедленно, чтобы не опоздать и успеть избежать удара, который мог тебя настичь за отсутствие мужества и «принципиальной позиции» – неучастии в общей травле. Инквизиция не только во все века изобретала и навязывала свой язык, но и познавала себя в языке. Однако в РАПП отец вступить не успел, РАПП раздавила Генеральная линия в лице Сталина, слившая РАПП в общий котел Союза советских писателей, а затем стершая главных его ревнителей с лица земли.

В том году сердечный приступ свалил отца прямо на улице. Тогда и в последующие годы он, можно сказать, уцелел, но ценой бегства от свободы, причем бегства уже навсегда и в никуда. В прямом смысле – спешным отъездом в деревню, житьем на подмосковных дачах, выживанием в 1930-х годах за счет мелких рецензий, как можно меньше попадаясь на глаза. Все последующее, что может быть отнесено к той «другой стороне» Корнелия Зелинского, заложено было уже здесь – в этом вынужденно-добровольном отречении от самого себя как мыслителя, литературоведа. Можно сколько угодно топтаться на еще одном сюжете «сдачи и гибели советского интеллигента» (блестящая книга А. Белинкова об Олеше); такой конец конструктивизма и все, что за ним последовало, вызывает у меня лишь чувство сострадания.

В декабре того, 1930 года его спутник по конструктивизму и ближайший друг на всю жизнь Борис Николаевич Агапов писал Корнелию Зелинскому:

«Ощущение катастрофы, бегства, паники, желание скрыться – какая неврастения, какая трусость! Так беги к маме, пусть она приголубит бедного мальчика, которому так хочется строить социализм!

Я считаю, что бегство — наименьшее сопротивление. Все, что произошло, – не так страшно, а главное — вполне закономерно и ожиданно. Есть из него только один выход — использовать дорогое импортное оборудование твоей культуры и тренированных мозгов на производстве, более необходимом сейчас чем-то, что ты делал до сих пор. Это производство — публицистический очерк, жанр которого ты уже нащупал и в котором тебе нет конкурентов. Надо найти такой модус, чтобы наряду с работой производственной ты получил возможность учиться, что тебе надо больше, чем многим из нас. Ты знаешь много, да не так, как надо, а от времен Шпета и символистов сделано слишком много, чтобы ехать на этой методологии. Я предлагаю тебе ездить время от времени и писать очерки, из которых выйдет книга о начале 30-х годов, а одновременно учиться тому, чему ты не обучен — марксизму, оставив все свое ком. чванство.

Надо учесть свойства оборудования. Ты — универсальный станок. Ты можешь брать любой материал. Причем делать это со скоростью газетчика и добротностью мастера. Я удивлялся всегда твоей способности сразу интересоваться и быть в курсе совершенно разнородных дел и вопросов, поспевать за полярными, казалось бы, полями идей и сваривать их воедино (сваривать поля невозможно, но черт с ним!).