Разговор с отцом

Эту «вторую природу» (здесь термин отцом еще не найден, но явно нащупан) Мартин Хайдеггер именует словом Ge-stell, или по-став (в переводе В. Бибихина). «Поставом мы называем собирающее начало той установки, которая ставит, то есть заставляет человека выводить действительность из его потаенности способом поставления его как состоящего-в-наличии»26. Человек создает новую действительность, вводит ее в наличное, видимое, полезное, подручное бытие из некой ожидающей воплощения потаенности. Потаенность имеет свой замысел, чтобы не сказать план изведения техники вовне, самоосуществления, саморазвертывания. Хайдеггер не говорит о том, чего хочет сама потаенность и почему она так хочет, и потому его магически чарующий словесный ручей, вытекая из одной загадочности, впадает в другую. Но в течении своем дает нам прикоснуться к сущности техники не как победы разума или злого рока, но – «судьбы бытия».

Хайдеггер не дает ответа, притом намеренно; «судьба бытия» – «неторные тропы» в лесу, откуда не найти дорогу ни к каким общепонятным, практическим смыслам. У Корнелия Зелинского при всей несоизмеримости этих имен ответы были, но это были чужие готовые ответы, которые и преградили ему путь в прозрачную или темную глубину осмысления. Они вывели его на улицу, которая вела к социализму/власти. Но интересно, что и сущность техники, как и сущность поэтического искусства, они выводят из некоего делания как выведения вовне, из того, что Хайдеггер именует греческим словом «техне». Для отца же, который, понятно, не пользуется этим словом, это лишь техническое производство смысла. Оба производства, «техническое» и поэтическое, не просто дружат – они родственны между собой, перекликаются и понимают друг друга.

«Слышишь, муза? — точно спрашивает снизу забойщик производственной техники.

– Слышу, батько, – отвечает поэзия»27.

ПОЭЗИЯ КАК БОРЬБА ЗА СМЫСЛ

Такова была лишь официальная перекличка как бы на улице. Однако, переходя собственно к поэзии, мы уже не найдем там ни забоя, ни производственной техники. И главное – мы не найдем здесь никакого батьки с пудовым кулаком, ордером на обыск или цензурой, но войдем в довольно изысканое собрание поэтов, мыслителей, стиховедов. Корнелий Зелинский чувствует себя на месте, как равный в этом храме, с ними со всеми и с каждым по отдельности ведет свой спор. Территория этого спора, по его наблюдению, широка и вместе с тем философски интимна – «взаимоотношение поэзии и смысла». Спор ведется ради того, чтобы доказать, что смысл – это и есть суть и стержень поэзии. Так вслед за серией статей Конструктивизм и социализм возникает книга Поэзия как смысл.

Она стала его Opera magna, одной из тех книг, которые пишутся мыслителем между 30 и 40 годами и больше не повторяются. Более значительного по оригинальности, по развернутости и уверенности мысли, мастерству, научной основательности он уже не напишет. Но при всей продуманности и систематичности книга эта веселая, полемическая, даже задиристая. По мнению сегодняшнего поколения критиков, прочитавших ее после републикации в 2015 году, она и по сей день остается неоцененной. Здесь мы «сталкиваемся с настолько целостной и самостоятельной теорией поэтики, что поразительна ее неучтенность в нашей филологии»28. «Интересна попытка создать – на основе этого пестрого материала и при верности марксизму – новую теорию поэзии»29.