Равнинный рейд

— Этого еще не хватало! Как вам не совестно такое говорить! — искренне возмутился он. — Столько батальонов против горстки босяков — и еще артиллерийскую поддержку! Может, и авиацию потребуете?

— Разрешите заметить…

— Не перебивайте — теперь я говорю! Неужели вы не понимаете, что это вопрос чести? Я сам знаю, что если выставить против них полевую батарею и стрелять несколько часов, от них мокрого места не останется…

— Вот это я и предлагаю!

— А я не принимаю! Вы слыхали, господин подполковник, как ухает в поле, в тишине одна единственная батарея?

Подполковник молчал.

— Слыхали, я вас спрашиваю? Да наши выстрелы до Румынии докатятся. Что подумает население? Тут не фронт, тут же мирный тыл, и мы не имеем никакого права превращать его в поле битвы. И, кроме того, я уже сказал — это вопрос чести. Завтра все нас поднимут на смех: не хватило Козареву дивизии — выставил против партизан орудия. Можно подумать, что перед нами бог весть какой противник!

Подполковник сделал шаг назад.

— Говорите! — остановил его Козарев. — Докладывайте! Что вы думаете?

Подполковник, закусив побелевшую губу, произнес сдавленным голосом:

— Боюсь, господин генерал, что в конечном счете нам все же придется прибегнуть к артиллерии…

— Вы не верите в успех новой атаки?

— Не верю, господин генерал. У них есть автоматическое оружие, которым они расчетливо косят наши сгущенные ряды. А пехота наша — не пехота, а просто какой-то штатский сброд… Все равно ведь рано или поздно нас вынудят пустить в ход артиллерию. Так, по мне, лучше уж сейчас, чтобы не срамиться зря…

— А это, по-вашему, не срам, когда среди ночи грянет артиллерия — она и мертвого с постели поднимет…

— Разрешите идти, господин генерал?

Козарев ничего не ответил. — Постояв мгновенье в раздумье, он снова нервно заходил по оврагу — десять шагов вперед, десять назад; лицо его выражало колебание. Солнце уже клонилось к западу, высокие жилистые грабы на крутом склоне оврага бросали длинные тени. И справа, и слева, и за рощей, обстреливая ее со всех сторон, время от времени равномерно строчили пулеметы. «А вдруг опять атака провалится?» — обожгла генерала мысль. И он тут же с неизбежностью понял: именно так и будет. Какой же рапорт он подаст начальству? Что станется с его карьерой? И почему он не послушался жены и впутался в эту проклятую историю?!

Остановившись на секунду в нерешительности, генерал повернулся к подполковнику, который, сидя в нескольких шагах на своем складном стульчике, смотрел сквозь сверкающие стекла пенсне на голый рыжеватый склон оврага.

— Сюлемезов! — позвал раздраженно генерал. — Отмените атаку!

— Слушаюсь, господин генерал! — вскинул голову начальник штаба.

— Приказываю приостановить стрельбу! Немедленно вызвать батарею. Как вы думаете, когда примерно она прибудет на позиции?

— К одиннадцати часам, господин генерал, — не задумываясь ответил подполковник, словно ждал этого вопроса.

— Поздно! — буркнул генерал. — Но ничего! Я все равно не стал бы поднимать шум среди ночи. Используйте все свободные части, укрепите кольцо окружения. Не исключено, что они ночью попытаются пробиться в горы.

— Наверняка, господин генерал.

— Это было бы нам только на руку — мы раздавили бы их и без помощи артиллерии. Как только они вылезут из норы, они нам уже не страшны. Важно только, чтоб кордон был крепкий, особенно с юга, со стороны гор, куда они, надо думать, будут рваться.

— Это уж точно, господин генерал.

— Я требую полной боевой готовности. За все отвечают офицеры.

— Слушаюсь, господин генерал.

— Вместе с артиллерией пусть пришлют и прожекторное отделение — оно будет освещать окрестности. За исполнение всех приказов несете личную ответственность вы.

— Слушаюсь, господин генерал.

Приняв решение, генерал почувствовал, как по телу его разливается спокойствие, облегчение. Только зуб продолжал болеть, хотя он принял после обеда четыре таблетки аспирина. Боль, правда, была терпимая, но она его раздражала, портила настроение. С каким таким негенеральским характером он уродился — не мог переносить ни боли, ни невзгод — даже самых маленьких и пустячных? И в дополнение ко всему Козареву предстояло провести здесь, в поле, бессонную ночь. А он уже сейчас был бы не прочь соснуть. Почему бы ему не оставить все на подполковника, раз они до утра ничего предпринимать не станут? Да, нет, опасно… А, собственно, почему? Он решительно махнул рукой, словно отгоняя дурные мысли. Не лучше ли в самом деле подумать, где тут можно вздремнуть. «А что было на турецкой границе в тридцать девятом! — вдруг вспомнил он. — Что было на Страндже! Громадные серые полёвки, как груши падавшие на брезентовые палатки, змеи, которые кольцом сворачивались под подушкой!» Тогда его, помнится, всем взводом охраняли от всяких гадов. И все-таки уберечься было невозможно. Но охота ему об этом думать! Нет у него, что ли, других воспоминаний — приятней и интересней?