Раубриттер (IV.I - Animo)

Гримберт отвечал огнем из всех уцелевших орудий, но пальба эта была судорожной, почти не корректируемой, приносившей больше грохоту, чем пользы. За такую пальбу Магнебод, пожалуй, перетянул бы его поперек спины виноградной лозой, позабыв про уважение к отцу и маркграфский титул. И, черт побери, подумал Гримберт, ощущая, как звенит засевшая в черепе мошкара, делающаяся гуще с каждым ударом снаряда о броню, он бы даже не обиделся на него за это…

А потом он вдруг получил передышку, потому что что-то огромное, скрежещущее и тяжелое вывалилось на поляну перед ним, сбрасывая с себя обломки веток, похожее на свирепого лесного демона, вырвавшегося из заточения, состоящего из раскаленной стали, на которой с шипением таял сброшенный деревьями снег. Прежде чем Гримберт успел опомниться, стальное чудовище развернуло со скрежетом торс и вспороло чащу, в которой укрывались стрелки, гудящими цепями пулеметных трасс.

«Страж». Оказался умнее, чем его незадачливый господин. Вместо того, чтоб соваться в открытую пасть, прошел насквозь, через чащу, смяв вражеские заслоны с той стороны, откуда его не ожидали. Отличный тактический ход, но, к сожалению, запоздавший, едва ли способный принести им обоим что-либо кроме дополнительных мучений.

— Грим! — вдруг рявкнул громогласный голос, — Не стой столбом! Убирайся отсюда!

Этот голос пришел не из радиоэфира, его исторгли из себя стальные глотки динамиков «Стража». Только тогда Гримберт заметил в углу визора значок, почти невидимый за тревожной пульсацией предупреждений. Чертова антенна. Он сам не заметил, как лишился антенны. Вот почему он не слышал Аривальда все это время.

— Держимся вместе, Вальдо! — выдохнул он, не зная, целы ли динамики самого «Убийцы», — Отступаем плечом к плечу!

Должно быть, Аривальд в самом деле разбирался в шахматах куда лучше, чем в обычаях рыцарской чести. Он взвыл так, будто черти разделывали его заживо.

— Прочь, чертов идиот! Прочь! Она уже навелась! Она уже…

Она? О чем он, черт возьми? Что он несет? Может, повредился умом в бою? Говорят, иногда такое бывает в пылу сражения, когда нейро-штифт подобно кипятильнику превращает мозг рыцаря в хлюпающий внутри черепа бульон, но уж Вальдо…

Он не успел ни переспросить, ни даже шевельнуться. Потому что секундой позже земля на том месте, где возвышался «Страж», вспучилась исполинским фонтаном, хлынув в стороны каскадами барабанящих по броне камней и осколков брони. А когда густые пороховые вуали, окутавшие его, схлынули, Гримберт подавился криком, так и не вырвавшимся из легких.

«Стража» не было. На его месте валялся изувеченный стальной остов, окруженный грудами смятых бронепластин, слепо устремивший в небо стволы молчащих орудий. Неподвижная стальная туша, безучастная и угрюмая, как всякая подбитая техника на поле боя.

Отходи.

Это был не сердитый голос Магнебода, которым изредка взывала совесть, не голос епископа, укоризненный и липкий. Холодный незнакомый голос, которого ему прежде не приходилось слышать. Но интонации в нем были стальные, как в голосе отца.

Отходи, безмозглый молокосос. Чем бы ни угодили эти ублюдки в твоего ведомого, следующий выстрел придется в тебя.

Поверженный «Страж» молча взирал на него с земли. У него не было лица, лишь невыразительные контуры боевой рубки, похожей на большую бронированную опухоль, но в этот миг Гримберту показалось, будто мертвый рыцарь глядит на него с укором.

Вальдо может быть жив. Оглушен, контужен, ранен, но все-таки жив. Законы рыцарской чести требуют, чтобы…

Отходи. Иначе будешь лежать рядом с ним, приказал голос. Не голос отца, как ему померещилось сперва. Его собственный. Голос, который он привык заглушать рыцарскими обетами и клятвами. Голос разума.

Гримберт вдруг ощутил, что лицо у него мокро, причем какой-то липкой и прохладной мокротой. Это была не кровь из рассеченной от тряски головы, как он сперва подумал. Кажется, он плакал, сам того не замечая. Беззвучно рыдал, стиснутый со всех сторон теплой броней.

— Прости меня, Вальдо.

* * *

Магнебод, много лет занимавшийся его подготовкой во всех сферах рыцарской науки, именовал этот тактический прием отходом. Но Гримберт достаточно сносно разбирался в церковной схоластике, чтобы подметить обман. Провести его подобным иносказанием было не проще, чем самого Папу жареным молочным поросенком в постный день, уверяя, будто это сушеная селедка. Он знал, что скрывается за этим невзрачным словом, от которого даже во рту становится противно.

Бегство.

Если ты покидаешь поле боя до того, как последний из противников испустил предсмертный вздох, это значит, ты сбежал. И неважно, какой герб красуется на лобовой броне твоего доспеха, сколько снарядов осталось в боеукладке и сколько смертельных грехов на совести. Едва только помыслив о побеге, ты совершил преступление против рыцарской чести и всех мыслимых добродетелей, обесчестил все свои подвиги и своего сюзерена.

Рыцари не бегут с поля боя! По крайней мере, Туринские рыцари.