Раубриттер (IV.I - Animo)

Рыцарь почтительно склонил голову. Облаченный в давно нестиранный холщовый гамбезон, с нечёсаной бородой, в которой застряла пшеничная шелуха, он выглядел старым оборванцем даже на фоне маркграфских телохранителей. Но в этот миг, склонив голову перед сеньором, сделался столь серьезен, что Гримберту впервые не захотелось бросить в его адрес какую-нибудь издевательскую шутку из числа тех, которыми он щедро делился с пажами и которые придумывал во множестве.

Маркграф улыбнулся чему-то. Быть может, блеску солнца на броне. А может, собственным воспоминаниям.

— Придворный лекарь осматривал его на прошлой неделе и пришел к выводу, что нейро-разъем уже полностью зажил. Воспаления нет, кожа затянулась.

— У мальчишек все быстро заживает, как у собак.

— Сколько нам с тобой было, Магнебод, когда мы впервые подключили нейро-штифты? Десять? Одиннадцать?

Магнебод нарочито покряхтел, сгорбившись еще сильнее, чем обычно.

— Я слыхал про одного наследного парня из Аахена, которому вживили нейро-разъем в неполные семь. Папаша страсть как хотел воспитать из него рыцаря. Только вот мозги у него не были готовы к нейро-коммутации, не выросли еще, должно быть. Стоило подключить его к доспеху, как того парализовало с головы до пят. Вообразите себе чувства безутешного отца. Он хотел воспитать рыцаря, а остался с парализованным калекой на руках, который до конца жизни не смог бы даже самостоятельно высморкаться. Через пару месяцев он бросил отпрыска на попечение святош в какой-то варшавской богадельне…

Отец лишь покачал головой.

— Гримберт готов. И он рвется в бой.

— Готов ли?

— Он помешан на рыцарских романах. Глотает их быстрее, чем мы с тобой в восемнадцатом году глотали посреди Синайской пустыни воду из бортовых радиаторов. Он грезит рыцарскими подвигами. Буквально одержим ими. Черт побери, я готов поставить два флорина не сходя с места, что он помнит всех чемпионов Туринской марки за последние двести лет! А уж если говорить о битвах… Ты, к примеру, помнишь, сколько рыцарей погибло в Желтой Заверти, хотя сам рубился на правом фланге? А он помнит, даром что родился на пятьдесят лет позже.

— Грешно использовать такой талант не по делу, — буркнул Магнебод, — Пусть лучше считает зерно при майордоме, уж всяко будет больше пользы.

— Он помнит не только имена — титулы, параметры их доспехов, детали…

— Это меня и беспокоит, мессир, — на правах старшего рыцаря Магнебод использовал «мессир» вместо принятого при дворе «ваше сиятельство», еще одна заслуженная его привилегия, — Мальчишка, безусловно, толков, сообразителен и развит не по годам. Я видел некоторые проказы, в которые он завлекает своих пажей — чертовски изобретательно. Но…

Гримберт стиснул кулаки, ощущая, как предательски горят уши.

Проклятый Магнебод, старый ты винный бочонок!

Нельзя сказать, чтоб при маркграфском дворе мессир Магнебод не пользовался репутацией, однако репутация эта была странного свойства. Над ним посмеивались, находя невежественным, грубым и не смыслящим ни в чем за пределами его доспеха. Стоило ему заявиться на маркграфский бал, как церемонийместер страдальчески закатывал глаза — мессир Магнебод непременно являлся последним, при этом был облачен так, точно перед визитом полол огород, и делал столько нарушений в придворном протоколе, что хихикать начинали все окружающие. За обедом мессир Магнебод без тени смущения заливал в себя галлонами драгоценные маркграфские вина, так, точно хлестал дешевое пойло в ближайшем трактире, а в попытке отвешивать комплименты дамам был столь же неуклюж, как «Багряный Скиталец», вздумавший прогуляться по посудной лавке.

Над ним охотно подшучивали, за ним откровенно смеялись, ему давали обидные прозвища, но все это исключительно за глаза. Даже среди рыцарей Туринского знамени, отчаянных воинов и бесстрашных рубак, не нашлось ни одного, который готов был бы произнести их ему в лицо. И это при том, что мессир Магнебод уже много лет не участвовал в турнирах, предпочитая громить своих врагов исключительно за обеденным столом!

Ну ничего, подумал Гримберт, ты у меня еще попляшешь, старый осел. Только попробуй снять сапоги, и я мигом налью тебе туда вара. А еще раздобуду хорошую краску и хорошенько испишу ноги твоего «Скитальца» самыми паскудными словечками. А еще…

Вспоминая все самые обидные ругательства, Гримберт отвлекся и едва не позабыл про отца и Магнебода, они все еще разговаривали, скупо жестикулируя и не глядя ни на кого вокруг. Даже на «Пламенеющий Долг», от которого сам Гримберт не мог оторвать взгляда.

— Все это пройдет с возрастом, — отец бросил в рот какую-то таблетку и, поморщившись, разжевал ее, — Всего лишь пыл юности.

— И этот пыл внушает мне тревогу.

Отец нахмурился.

— Тревогу? Я ведь прочил тебя к нему в наставники, Магнебод.

— И я поклялся выполнить вашу волю, мессир. Воспитать из него настоящего рыцаря.

— Тогда отчего тебя это беспокоит?

Магнебод вздохнул, потирая лапищей подбородок.