Расстановки и жизнь. Ч.2. Хеллингер и жизнь

Хеллингер помогал людям справляться с проблемами не так, как Христос, а так, как Хеллингер: давая им направление движения, и поддерживая их в стремлении дойти до своей цели самостоятельно. Этим он проявлял к людям то уважение, которого не проявлял Христос. Хеллингер никогда не подыгрывал людскому эгоизму, самомнению, и упрямству- не делая исключения в этом и для самого себя,– а помогал людям все эти качества в себе осознавать, и их преодолевать. Хеллингер брал у людей только то, что они хотели отдавать, и не брал ничего лишнего: ни материального, ни духовного, ни кармического. Он и не давал людям ничего лишнего, он никого насильно и не «благодетельствовал», он никому ничего насильно и не навязывал. Хеллингер предоставлял людям помощь в виде расстановок, но- только тогда, когда они его об этом просили, и- за плату (бесплатная помощь нарушает баланс между «давать- брать», и приносит вред как расстановщику, так и клиентам). К тому же, плата, которую Хеллингер взымал с клиентов во времена «до-мы-с-Софи», была необременительной.

Христос же (повторюсь, что имею в виду не настоящего Христа, о котором мы с вами ничего не знаем, а- канонического, которого мы с вами знаем очень хорошо) лишил людей ответственности за их поступки, и, тем самым,– лишил их возможностей для развития.

Возьмем, для примера, тюменских христиан.

В тюменских христианских семьях приучать детей к ответственности не принято. Воспитанные таким образом дети во взрослом возрасте становятся неспособными ни трудиться, ни зарабатывать деньги, ни содержать самих себя. Становятся же они способны только требовать, чтобы старшие давали им все, чего им хочется, даром: и материальные блага, и духовные, и социальные.

Что касается социальных благ, то дети начинают такие блага от старших прямо-таки требовать, хотя социальные блага- это не то, что человек может требовать, а это то, что человек должен зарабатывать сам. Ни уважения, ни авторитета, ни приоритета- потребовать нельзя, их можно только заработать. Но, поскольку дети зарабатывать ничего не хотят, то они начинают требовать от старших проявления к ним уважения (не проявляя уважения сами), требовать предоставления им незаслуженных привилегий, и т.д. Поскольку себя они считают выше других людей, то себе они позволяют делать все, что угодно, в то время как другим людям делать то же самое в отношении них самих- не позволяют. Они привыкают по любому поводу «качать права», и добиваться того, чтобы окружающие выполняли не те правила, которые приняты во всем обществе, а те, которые устанавливают они сами. Они убеждены в том, что, если они причинят людям вред или, даже, травмы (а с помощью велосипедов и самокатов это делается постоянно),– им это всегда сойдет с рук. И такое их убеждение, действительно, чаще всего, подтверждается.

В «духовном» же плане чада привыкают к тому, что они могут грешить (т.е., нарушать нравственные законы) сколько угодно, и когда угодно. Они убеждены в том, что, когда их грехи «переполнят чашу терпения», и окружающий мир начнет требовать от них за это возмещения, то они легко могут свои грехи «списать»,– заплатив тому или иному «духовному пастырю» энную сумму. И такое их убеждение, действительно, чаще всего, подтверждается.

В Тюмени люди вообще ходят в церковь не за «духовностью», а за тем же, зачем избалованные дети, нашкодив, ходят к влиятельным папашам: чтобы папаши «отмазали» их от ответственности. Церковный Бог, в понимании некоторых людей, подобен влиятельному папаше, который всегда за своего «сыночка» вступится,– что бы тот ни натворил. Это правило, по мнению таких людей, действует даже тогда, когда «сыночек» своего «папашу» не слушается, когда он «папашу» даже презирает, и когда «папаша» имеет, казалось бы, полное право «сыночку» отказать.– Но такое их убеждение, чаще всего, действительно подтверждается, потому что такое убеждение распространено не только среди прихожан, но и среди церковнослужителей.

Многие церковнослужители тоже относятся к Богу потребительски, а к другим людям- высокомерно. Не знаю, можно ли это сказать обо всех церковнослужителях, но другого опыта общения с церковнослужителями ни у меня, ни у моих знакомых просто не было. Когда кто-нибудь из нас обращался в церковь за духовной помощью, то натыкался он всегда не на «благость», не на доброту, и не на духовность, а на нечто такое, что церковнослужителям, кажется, вообще бы не пристало. И почему-то никому из нас ни разу не «свезло», хотя тюменская молва и доносила до нас рассказы о том, что кое-кому из тюменцев в этом отношении, бывало, и везло. Рассказывали, что был в Тюмени один батюшка, который долгое время пользовался всеобщей любовью и уважением. Но затем об этом батюшке начали рассказывать плохие вещи, и начали говорить о том, что и он пользоваться доверием прихожан перестал. Похоже, что это какое-то всеобщее правило: любой церковнослужитель, каким бы скромным и сердечным он поначалу ни представлялся, рано или поздно начинает «возноситься», и начинает обращаться со своей паствой заносчиво и презрительно.