Расстановки и жизнь. Ч.2. Хеллингер и жизнь

Наклонности обоих ромуальдычей, за пределами гигиены, были совершенно одинаковыми, но проявлялись они по-разному, из-за разности их темпераментов. Оба имели уклон в «исконно-оголтелое» православие. Оба ревностно блюли свое «избранное» «братство во Христе». Оба презирали женщин, и из «братства во Христе» их исключали. «Сестер во Христе» они в сотрудницах никогда не видели, а видели они в них каких-то непристойных созданий, место которым было- в самом низу социума, но которые, по какому-то ужасному недоразумению, оказались на более высоком положении, чем то, которого они «заслуживали». И это ужасное недоразумение ромуальдычи старались «исправлять» как могли, не жалея на это сил. Самих же себя они считали настолько «достойными», что даже на тех мужчин, которые в их «избранное братство» не входили, смотрели сверху вниз. Оба терпеть не могли, когда им возражали. Оба были очень мстительны, и в делах мести- чрезвычайно изобретательны. Первый, однако же, был похитрее, и никогда открыто ни против женщин, ни против вышестоящих начальников не высказывался. Он скромненько-тихонечко бегал с доносами на «провинившихся» к генеральному директору, и скромненько-тихонечко «провинившихся» шантажировал,– причем, настолько тихо, что широкая публика этого никогда не замечала. В конце концов, он достиг в этом деле такого «искусства», что уволил, даже, нашего директора.

Директор «ажно» не «раскумекал», откуда на него что свалилось. Ах, было же это совсем не неожиданно, а было же это очень-очень ожидаемо! Ведь были же директору звоночки, были… давно надо было директору задуматься! Давно надо было перестать играть с ромуальдычем в демократию, давно надо было ромуальдыча опередить, и первым донести на него генеральному директору, и давно бы от того «благодать» на нашу организацию «снизошла»! Но- не «просек» директор вовремя ромуальдыча… вверг ромуальдыч его все-таки «в беденьство», вверг… По прошествии некоторого времени, довелось мне увидеть бывшего директора снова. Выглядел директор совсем не так, как раньше, а был он совсем разбитым и потерянным, и каким-то чуть не плачущим…и единственное, что о нем можно было сказать, так это то, что он «с нутрявой болью грузил видимым мерилом встрепанный мир»…

Зато «швыдкого» ромуальдыча я, неожиданно для себя, увидела в совершенно противоположном виде. Случайно я зашла в городской собор, и тут…да кто же это прямо посредине собора стоит! Да в сверкающей ризе! Да благословляет, с блаженной улыбкой, низко склонившихся перед ним прихожан! Да ромуальдыч же! А вид у ромуальдыча…ну такой сияющий, ну такой…ну как будто он осуществил уже все свои заветные мечты, и достиг каких-то там своих «божественных небес»! …но ризы-то, конечно, ризы, небеса-то небеса…но вот с мечтами было что-то явно не так: ведь время-то было рабочее, а день-то был будний, а ромуальдыч-то, в это время, должен был находиться при исполнении технических, а не церковных обязанностей!

Но в том и состоит преимущество «духовных особ» перед «недуховными», что они умеют и мечты воплощать в реальность, и «духовную жизнь» успешно сочетать с «трудовой»! Сумел и ромуальдыч! После увольнения директора, и устранения со своего пути всех остальных препятствий, ромуальдыч быстро «пошел в гору», и продолжил свою «трудовую деятельность» на более высокой, чем ранее, должности. Совмещать сложные церковные и технические обязанности ему помогло, опять же, его «духовное искусство».

Но я немного отвлеклась. Вернемся от «духовной» жизни к «исконной». Оба ромуальдыча были молодыми мужчинами, но на мужчин не походили вообще, – ни на «исконных», ни на современных. Первый походил не-поймешь-на- кого, а второй- прямо, безо всяких обиняков,– на Лешего.

У него был такой вид, как будто он только что сошел со сцены детского театра, показывавшего какую-то страшную-престрашную сказку. Он носил безобразную, торчащую во все стороны, как старая метла, бороду, и соответствующую своей бороде одежду: хотя и не лохмотья, но что-то такое, что мужчины в нашей организации никогда не носили. Поведение его было тоже бороде соответствующим: по-лешачьему буйным и необузданным.

Буйно-необузданное поведение Лешего было подверженно, к тому же, еще и стихийным колебаниям. В некоторые моменты времени, оно вдруг, по непонятным причинам, менялось. В такие моменты он переставал буянить и валить деревья, и впадал в другую свою ипостась, которая была менее буйной, но не менее дремучей, чем первая. Другая ипостась включала, кроме вышеупомянутой словоохотливости, подслушивание, подсматривание, какие-то склочные распоряжения, и тому подобные элементы поведения, которые пристали, может быть, какому-нибудь сварливому старикашке, но в молодом мужчине выглядели очень странно. Но чаще всего верх в его поведении одерживала, все-таки, «родная исконная» дурь.