Рассказы сновидца

Наконец я достиг широкого, как моря, потока — это и был гордый, величественный, огромный Янн, в который именно в этом месте впадало множество рек и ручьев, текущих из неведомых краев — притоков, воды которых Янн нес дальше, напевая свою собственную песню. И с той же песней он легко подхватывал и плавник, и целые деревья, вывороченные бурями в далеких лесах, где никто никогда не бывал, но ни на самой реке, ни у старого причала на берегу не было никаких следов того корабля, который я так хотел увидеть.

Здесь я построил шалаш из длинных и широких листьев волшебной травы и, питаясь мясом, что растет на дереве таргар, ждал три дня. И каждый день, с утра до вечера, мимо меня текла своим извилистым путем река, и по ночам пела над водой птица толулу, а у светляков не было иной заботы, кроме как виться надо мной облаком ярких искр, и ничто не тревожило поверхность Янна днем, ничто не пугало толулу ночью. Каких только тревожных дум я ни передумал, беспокоясь о корабле, который я искал, о его дружелюбном капитане, что был родом из прекрасного Белзунда, и о его веселых матросах из Дурла и Дуца; днями напролет я высматривал их на реке, а по ночам напряженно прислушивался к малейшему шуму, пока танец светляков не убаюкивал меня. Но только трижды за все ночи птица толулу, испугавшись чего-то, переставала петь, и все три раза я, вздрогнув, просыпался, но, не видя никакого корабля, догадывался, что ночного певца потревожил рассвет. Эти удивительные рассветы на Янне вспыхивали над горами как зарево — словно там, в какой-то стране за горой некий волшебник с помощью колдовства сжигал в медной ступке крупные аметисты. В полной тишине я взирал на эти рассветы, ибо в этот час все птицы благоговейно молчали, и лишь когда над горами показывалось солнце, все они принимались петь и щебетать на разные голоса, и только толулу крепко засыпала до первых звезд.

Я мог бы прожить там долго, но на третий день мною овладел приступ одиночества, и я отправился осмотреть то место, где впервые увидел стоящую на якоре «Речную птицу» и ее бородатого капитана. И, глядя на скопившийся в заливе черный ил и вспоминая команду веселых матросов, которых я не видел почти два года, я вдруг заметил в грязи остов какого-то корабля. Столетия частично обратили его в труху, частично спрятали в ил, так что над поверхностью виднелся только нос древнего судна, на котором едва проступала стершаяся надпись. Медленно, с трудом я прочел название корабля… Да, это была «Речная птица». И тогда я понял, что хотя в Ирландии и в Лондоне прошло меньше двух лет, над Янном пролетели века, превратившие знакомый мне корабль в груду гнилых досок и давно уже укрывшие землей кости самого молодого из моих друзей, который так часто пел мне о Дурле и Дуце или рассказывал легенды о драконе Белзунда. И случилось это потому, что за пределами мира, который мы знаем, бушует самый настоящий ураган столетий и лет, слабое эхо которого даже при полном безветрии касается — хотя и очень жестоко — наших полей.

Я немного постоял над этим сгнившим корпусом и помолился за все, что осталось бессмертного от тех, кто когда-то ходил под парусами вверх и вниз по течению Янна, и я молился о них богам, которым они сами поклонялись когда-то, — тем многочисленным тишайшим богам, что благословили Белзунд. Потом, оставив ненасытным годам построенную мною хижину, я повернулся к Янну спиной и вступил в лес в тот вечерний час, когда хрупкие орхидеи начали раскрывать свои чашечки, чтобы напоить воздух благоуханием, и вышел из него поутру; и в тот же день я миновал аметистовую пропасть у перевала в серо-синих горах. Мне хотелось знать, вернулся ли Сингани, этот могучий охотник, в свой великолепный дворец высоко на скале, или его жребий был таким же печальным, как и участь Педондариса. Проходя мимо дворца, я увидел торговца, сидевшего у маленькой задней двери и продававшего новые сапфиры, но не стал мешкать и с наступлением сумерек достиг маленьких домиков, стоящих на краю знакомых нам полей, откуда видны эльфийские горы. Там я сразу отправился к старой ведьме и застал ее в гостиной, где она, завернувшись в красный плед, сидела и вязала все тот же золотой плащ, и в одном из окон слабо сияли эльфийские горы; из другого же я разглядел знакомые поля.

— Расскажи мне что-нибудь об этой удивительной земле, — попросил я.

— Что именно ты хотел бы узнать? — ответила она. — Знаешь ли ты, к примеру, что сны, мечты, грезы — все это только иллюзии?

— Конечно, знаю, — сказал я. — Это всем известно!

— О, нет, не всем, — возразила ведьма. — Безумцы, например, этого не знают.

— Это правда, — согласился я.

— А известно ли тебе, — сказала ведьма, — что Жизнь тоже иллюзия?

— Жизнь вовсе не иллюзия, — возразил я. — Жизнь — реальна, жизнь сурова, жизнь существует на самом деле и…

Но при этих моих словах и ведьма, и ее кот (который по-прежнему лежал на своем месте у очага) громко расхохотались. Я немного подождал, потому что мне хотелось спросить еще о многом, но, видя, что они никак не могут остановиться, повернулся и пошел прочь.