Читаем Рассказы (СИ) полностью

Надо сказать, что интенсивный подсад на русскую провинцию осуществляется во всех слоях общества. Рублевский бомонд косяками летает в глубинку на своих джетах (это по-нынешнему: частный самолет) или вертушках. То, что раньше считалось провинциальной тоской гоголевско-щедринского города №№ и «свинцовыми мерзостями русской жизни» (Макс Горький), то, что обидно обзывали «Муходуйск», «Скотозадово» или «Блевочёсово», теперь — наконец-то! — обернулось своей обратной — светлой — стороной. Диалектика.

Я подсел на русскую провинцию сразу и навсегда. Джета у меня нет, но позволить себе купе или обычный авиарейс (если туда летают) я могу.

Последний раз судьба занесла меня в славный город Брянск, а заодно в чудесное место — Овстуг, в усадьбу Федора Ивановича Тютчева. И я — счастлив.

Самолет от Москвы до Брянска летит сорок минут. То есть летит-то он минут десять-пятнадцать чистого времени. Сначала минут двадцать он то ли сердито, то ли растерянно, как пенсионерка по бутику, блуждает по шереметьевским взлетным колдобобинам, потом летит, а потом минут десять рулит уже в Брянске. За время полета стюардессы успевают с неправдоподобной стремительностью напоить клиентов чаем и накормить вафлей «Мишутка» (волшебная вафля!).

Отвафлившись, я вышел из самолета и въехал в Брянск.

Господи, как же я люблю наши города! Покой и задумчивость — как после пятилитровой клизмы.

Прекрасная гостиница «Брянск». Рисепшн взбадривающе называется вахтой. Утром — непреодолимое желание за сорок секунд одеться, застелить постель и выйти на утреннюю перекличку. На этажах — дежурные тетеньки с ключами. Тётеньки — нечто среднее между Васнецовской Алёнушкой и вышибалой из пивного зала «Яма». Ключи — с деревянными бумбульками. Типа лимонки. Похожи на те, которые, помню, мы вытачивали в детстве на уроках труда. На моей бамбульке было аккуратно написано ручкой: «Не лапь: взорвется». Тетеньки, несмотря ни на что, — хорошие, крупные и добрые. Надежные, какие-то. Глядя на них, невольно вспоминаешь такие же добрые, крупные, хорошие и надежные слова: «отёл», «мясомолочный», «приплод», «выпечка», «огузок» и т. д. На завтрак в гостинице вместо йогурта — сметанка. Оладьи, блины, котлетки. Хорошо.

Вообще, глядя на брянцев и — особенно — «брянок» и завтракая сметанкой 25 % жирности, начинаешь всерьёз сомневаться в нашем демографическом кризисе. Общее, так сказать, полноикрие, крутогрудие и тугозадие внушают полный и безоговорочный оптимизм. А сметана, в свою очередь, очень способствует активному, можно сказать, неподдельно заинтересованному восприятию антуража.

Очень сильное впечатление произвел на меня концерт художественной самодеятельности студентов Брянского университета. Например, исполнение танца фламенко. Я был поражен сочетанием жизнеутверждающей русской упитанности и роковой испанской страсти. Думалось: такой Кармен лучше не изменять. А ещё русскую народную песню «Валенки», а заодно и танец под нее исполнила прекрасная девушка с фамилией Кисель. Боже, как она танцевала! В конце, правда, Кисель слегка запутался в ногах и упал на попу. Но это было даже ещё лучше танца. Хлопали Киселю стоя.

А потом я поехал в Тютчевский Овстуг. Это полчаса от Брянска. Господи, какая же благодать! Барский дом, вековые дубы, пруд, дорожки.

По парку бегают две изящные, как паруса, белоснежные легавые. С ними еще одна — кривоногая плотная шавка с лицом прапорщика. Для полноты Бытия. Вроде баланса Дон-Кихота с Санчо Пансой.

В пруду — три алебастровых лебедя с клювами цвета переспелой хурмы. Сначала кажется, что лебеди неживые, настолько они задумчивы и торжественны. Можно сказать, державны. Словом, все в усадьбе (кроме, надо думать, прапорщика), как во времена Федора Ивановича.

Экскурсоводы, влюбленные в свое дело, взахлеб рассказывали об Овстуге и Тютчеве. Посетителей — очень много. Все хотят к Тютчеву. Один из посетителей (судя по плотности — местный человек) спросил:

— Скажите, пожалуйста, а сколько у Тютчева было детей?

— Трое, — ответила женщина-экскурсовод. Подумала и добавила. — От первого брака.

— А от второго? — не унимался посетитель.

— Тоже трое, — сказала женщина. Кстати, женщина — совершенно брянского формата. Сто сорок — сто двадцать — сто сорок. Родина-Мать. Грёза Кустодиева. Майский сон Рубенса. Мечта грузина.

— А ещё дети у Тютчева были?

Женщина слегка покраснела:

— Были.

— Сколько? Кто рожал? — это уже был допрос. Посетитель явно включил Лубянку.

— Трое, — опустила опахала ресниц экскурсоводша. — Денисьева родила. Последняя любовь Федора Ивановича. Ей он посвятил свой знаменитый «Денисьевский цикл»…

— Так, — резюмировал следователь, не обращая внимания на цикл, — трижды три — девять. Неплохо. А у вас дети есть? — вдруг спросил он.

— Есть. А что?..

— Сколько?

— Трое, — окончательно зарделась тютчевед.

— Добр;… - он удовлетворенно шлепнул лопатообразной ладонью себе по ляжке. Звук — как будто пудовый жерех шлепнулся в воду.

Следователь был явно удовлетворен. Я тоже. Как же тут у них на Брянщине всё уютно! Всего по три. Лебедей, кстати, тоже — три. И собак.

Перейти на страницу:

Похожие книги