Рассказы (СИ)

Берлин — город большой. К тому же — серый и скучный. Как там столько лет жил Штирлиц, я не понимаю, да ещё без женщины. В Западном Берлине ещё жить можно, причём жить там можно за счёт всего не немецкого, например, если всё время сидеть в итальянских забегаловках. В восточном Берлине всё — чисто немецкое, поэтому там жить нельзя. Но мы жили.

Мы выдержали в Берлине десять дней. Нам помогли русская культура и фрау Марта.

В один из последних дней, вечером мы сидели в «обшшежитий» и пили виски.

Фрау Марта в ядовито-желтом мини-бикини и армейской шапке-ушанке, подаренной ей Коляном, пьяно плакала и поливала кактус виски. Размазывая тушь по пунцовым щекам, она громко говорила:

— Пей, фриц-кактусяра!.. Пей, немецкая колючка! Коля-квадрат унд Фофик платиль… За нас с вами, за плохой слоф с ними. За Цигель-штрассе на Берлин! Жить — один раз!.. Деньги — мусор! Один ррас крофф напица, а там — пусть откажут таррмаза, тваю матт!.. Ззалиотные, к Яру!.. Пррапала жисть!

И фрау Марта заученно, наотмашь била головой в шапке об стол. Для этого ей Колян и подарил шапку.

В это время Колян, аккуратно сплевывая на свои огромные трудовые пальцы, неторопливо пересчитывал стодолларовые купюры. На нём были роговые очки от дальнозоркости. Огромные, как в аквариуме, глаза из очков смотрели трезво и благоразумно.

— Тьфу! — говорил он, обстоятельно и обильно смачивая слюной по очереди все десять пальцев. — Деньга, она счёт любит. Как говорится, всё по закону, Вашингтон к Вашингтону. Свои-то денежки считать не прискучит, от своей-то копейки живот не вспучит. Да. Денежка дорожку кладёт, копейка копейку завсегда найдёт. Деньги есть — Иван Иваныч, денег нет — горбатый хрен. Так-то вот. Пёс-то космат — ему и тепло, а мужик-то богат — ему и добро. Коли чаще счёт — так и дружба крепче… Тьфу! Так я говорю, товарищ Мартов?

Перед ним на столе лежало несколько толстых зелёных пачек, перехваченных, как и полагается, чёрными кухонными резинками. Колян нежно смотрел на пачки, вздыхал и выпивал стакан яблочного сока.

— Ддуша болит! — рычала фрау Марта, пьяными глазами выглядывая из-под шапки. Серца ррвёца в степпи! Брадьяга Байкаль переехаль… Ой, стррадаю я, Николяич!

— Страдание душу чистит, — отвечал Колян, щёлкнув резинкой. — Особлив бабью. Вольна баба в языке, а чёрт в бабьем кадыке. Ты поплачь, поплачь, дочка, полегчает, бог слезой выручает. У баб да у пьяных слезы дёшевы. Эк заходится! Совсем заквакалась. Баба что жаба. Выпей, немчура сердечная, с души морок и сойдёт.

— Сапйуся, Николяич, — кручинилась фрау Марта, — саффсием сапйус.

— Чтоб тебе, кобыле берлинской, спиться, надо лет двадцать не просыхать. У тебя же не организм, а этот… бундесрат. Ты пей, а дело разумей. Кто пьёт, у того душа поёт и т. д.

Так наша мирная беседа текла до полуночи.

Улетели мы в яркий, солнечный день. Прощание было бурным. Было ощущение, что нас провожают на фронт.

Потом фрау Марта целый год писала Коляну письма, которые он не читал.

Интересно, как там наш кактус?

Тютчев и демография

Если судить по нашим СМИ, то в России сейчас стремительно падают две вещи. Во-первых — духовность. Во-вторых — рождаемость. То есть, говоря иначе, у нас кризис стихов и размножения… Раньше я наивно думал, что связи между поэзией и деторождаемостью нет никакой. Но теперь, когда я, так сказать, взмудрел и развзрослелся, я понял: есть такая связь. Невидимо-мистическая, тонко-неуловимая, но есть. И помогла понять мне это одна поездка. Но — по порядку.

Сейчас в моду всё больше входит такая турфишка: ты, к примеру, садишься в машину, если она у тебя есть, и едешь на пару суток в какой-нибудь русский провинциальный городок. Километров за триста. Разумеется, предварительно заказав номер в местной гостинице. Бродишь по городку, думаешь о главном. Около городка может находиться какой-нибудь Святой Источник, или какая-нибудь усадьба, или монастырь, или грибное место, или охотничье угодье, или сторожка с сеновалом и местными селянками. Это уж — кому что нравится.

Заграница — дело хорошее. Но выясняется, что у нас не хуже.

Некоторые предпочитают ехать на поезде. В смысле усугубления алкогольных экзерсисов. Или — просто глядения в окно. Терапия железнодорожного мордогляда — это, кстати, очень эффективно. Один психолог назвал этот эффект «эффектом шеститысячного столба». То есть он утверждает, что на столбе № 6000 ты впадаешь в полное и безоговорочное просветление. Наши железнодорожные столбы — это типа русских мантр. Самое главное — дотерпеть до 6000. Что нелегко. Я, например, не могу. На 1345-ом столбе я обычно ломаюсь и перехожу к алкогольным процедурам.