Рассказы о Родине

На маслодавильном заводе, где Катя работала с самого ПТУ, коллектив тоже был женский, и, поскольку ни единого мужика на производстве не было, до синхронизации месячных дружный. Никто здесь ни от кого ничего не таил, поскольку таить было нечего. А сны пересказывать в перекур считалось традицией не менее уважаемой, чем изложение страждущим пропущенных серий «Кармелиты». Но этим сном Катя делиться с подругами не спешила. Весь следующий день она молчала, улыбалась тихо сама себе и умоляла высшие силы, чтобы ночью прерванное видение продолжилось.

В мусорное ведро, откуда сквозь порванные чулки еще косили умоляюще вверх – каждый по отдельности – серые глаза Брайана Литтрелла, девушка не заглянула ни разу. После встречи с посланником небес в Катиной жизни было покончено с западными идолами.

Чтобы настроиться на нужную волну, Катя даже немного посмотрела телеканал «Русь», от которого ее – как и всю молодежь – обычно укачивало. Беззвучно прокралась на кухню за штопором, достала было из шкафа бутылку «Белого аиста», но потом остановилась. Глушить настоящие чувства молдавским спиртом показалось ей кощунственным и где-то даже паскудным.

Вместо этого она, перепугав мать, вышла во двор к поленнице, натопила титан, приняла ванну, оделась в свежее и в самом воздушном настроении уснула.

* * *

Он услышал ее призывы.

Второе свидание состоялось все там же – среди шепчущих камышей, на нагретой уходящим солнцем глинистой земле. Катя вновь накрыла клеенку – то же вино, вареная картошка, ломтики любительской с жирком. И на сей раз Он заметил ее старание. И, прежде чем завладеть ею вновь, разделил с Катей трапезу… Верный знак завязывающегося романа! Он смаковал любительскую, совсем по-земному хрумкал малосольными огурчиками, а Катя, сходя с ума от счастья, лопотала что-то о том, как она в следующий раз обязательно угостит Его макаронами по-флотски… Ведь Он будет, следующий раз? Он улыбался – светло, как тогда в церкви, – и кивал ей молча.

А потом Катя протянула Ему робко красное вино – не подумал бы чего! – а Он ловко ввинтил в крошающуюся пробку штопор и смачно откупорил бутылку, орошая траву гранатовыми каплями.

* * *

– Катерина, какого это с тобой лешего? – подозрительно спросила у нее мать, заглянув в кухню.

– Ты о чем? – перевела дух Катя.

– Ты поешь вслух! Минут уж десять уже, – мать захлопала дверцами шкафчиков, рассчитывая обнаружить ополовиненную рюмку. – С утра уже, что ли, стала?

– Ты че, ма! – укоризненно улыбнулась Катя. – Я влюбилась просто…

– В кого ты тут влюбиться могла? – мать уставилась на нее неверяще.

– Не могу, – она закрутила головой. – Он просил не говорить!

Он и вправду просил. И она его понимала. Пусть даже все, что с ней творилось в последние два дня, было просто плодом ее беснующегося от недолюба воображения, фантомом… И, кстати, о неудовлетворенности… Второе утро подряд Катя подымалась с такой волшебной легкостью во всем теле, будто герой ее видений действительно проделывал с ней небольшое волшебство…

И та же магия преображала ее подъезд с обитыми дерматином и помеченными котами дверьми, ее двор с трухлявыми скамейками, к которым были словно приколочены бессмертные злобные старухи, всю ее Козловку – во что-то неожиданно человеческое. И будто бы небо над Козловкой становилось чуть прогляднее, и из кабины водителя в белом «пазике» долетал вдруг не Михаил Круг, а Мадонна, и продавщица в «Стекляшке», пересиливая себя, не посылала Катю сразу за пределы республики Чувашия, когда та просила ее встать со стула и взять что-то с полки.

И на работе все казались ей приветливее и симпатичнее. И даже в преддверии всеобщего ПМС, который ежемесячно сотрясал и разорял предприятие наподобие гражданской войны, страсти на сей раз не достигали обычного накала.

А получалось как просто: Катя озаряла своей улыбкой цех родного маслодавильного – и весь цех ей улыбкой же отвечал. Она боялась – что делать, если спросят, что это с ней творится. Ведь не выдержит, расколется… Но, слава Ему, искус обходил стороной.

Вечером она, окрыленная, летела домой – смотреть телевизор, потом бежала за поленьями – топить титан, и в облезлую шершавую ванну, и скорей-скорей в постель! Спать… И видеть. И чувствовать. И жить!

Он явился к ней и на следующую ночь. И в ночь, которая настала после. Он был с ней немногословен, но ей не нужны были слова, не нужны были доказательства. Он излучал любовь, Он сам был Любовь. Любовь запретная, невозможная, иллюзорная. Чудесная. Порочная и непорочная по определению.

А потом Катя, считавшая себя раньше человеком здравым, раздобыла где-то Его лик и повесила над своей кроватью, в красном углу. Маму в комнату пускать перестала: та была школьной учительницей и подумать о Кате после увиденного могла по-всякому. Катя же, заходя в свою келью, застенчиво крестилась, а потом так же застенчиво целовала своего небесного жениха в бледные губы.

Так прошла неделя.

А потом среди прояснившегося было козловского неба грянул гром.

* * *

– Не было, – неуверенно ответила Катя.