Рассказы о Родине

Гольдовский брал суши из коробки прямо пальцами, макал в баночку с соевым соусом, и мечтал оказаться в бразильском городе Сан-Паулу. В этом городе легкую авиацию давным-давно разрешили, и обеспеченные люди вообще никогда не оказываются на улицах, где вечно все забито смердящими старыми легковушками и вообще небезопасно. Они летают собственными вертолетами – с загородной виллы на крышу здания, где располагается их офис, потом – на крышу башни, в которой у них намечена деловая встреча, потом – на крышу отеля, где проходит прием, потом – в гольф-клуб… Однажды вечером, сидя в лаунже на последнем, шестидесятом этаже Edificio Italia, Гольдовский наблюдал за десятками светлячков, порхавших между бамбуковыми ростками бразильских небоскребов, и думал: ну почему в Москве нельзя сделать так же? Почему в нашей чертовой стране все не как у людей? К чему все эти мигалки, крякалки, кортежи, микроавтобусы с вневедомственным спецназом? Зачем унижать простого человека, томящегося в пробке демонстрацией всех этих побрякушек, зачем заставлять его ждать, зачем провоцировать классовую ненависть, если можно с этим простым человеком вообще не пересекаться?

* * *

На подъездах к Крылатскому у Гольдовского кончились сигареты. Остановившись у киоска, Гольдовский неловко попытался перескочить лужу и утоп в грязи по щиколотку; проклиная все на свете, встал последним в шаткую и ленивую очередь из гастарбайтеров и местных алкашей. Может, выстоял бы до конца, но тут щетинистый азербайджанец в трениках завел с ним разговор о политике, и Гольдовский, не выдержав, ретировался.

До дома он добрался только в одиннадцатом часу, скрипя зубами от бешенства. Выбрал в душевой кабине режим «тропический ливень», и, уже на грани истерики, перебирал образы, мысли, ассоциации…

Палех? Хохлома? Балалайка? Толстой? Есенин? Охотничьи рассказы? Утро в сосновом бору? Металлургия? Промышленная мощь? Нефть? Сочи 2014? Курская дуга? Бородино? Афган? Цусима? Отмена крепостного права? Транссиб? Московское метро?

Что для меня Родина? Что она для каждого из телезрителей? Что заставит ее любить? Что заставит сердце биться чаще? От чего навернется слеза?

Пусто. Ничего. Вроде и есть Родина, а вроде и нет ее. Попытаешься сформулировать, ухватить, выпарить экстракт – рассеивается, как утренний сон.

Хочу в Бразилию, подумал Гольдовский и закрыл глаза.

* * *

– Ты слишком зашорен, – гнутая оправа от Филиппа Старка придавала лицу соседа надменное выражение, хотя человеком он был душевным. – Тебя что попросили? Заставить людей ощутить гордость за Родину, помочь им испытать душевный и гормональный подъем… – он выдержал долгую паузу – по Станиславскому – и выдохнул хвойный дым. – А для этого не надо понимать, что такое «Родина». И потом пойми – Родина у каждого своя. Для кого – микрорайон Юбилейный, для кого – Одинцовский район.

– А что у нас общего? Что у нас одно на всех? – тупо спросил Гольдовский, принимая самокрутку.

– Победа! – прыснул сосед.

– Не, я реально… – жалобно протянул Гольдовский.

– Ну и я реально. Тебе когда про Родину сказали, ты о Великой Отечественной подумал? И я подумал. Это же первая ассоциация. Прокатывает железно. Это же условный рефлекс, годы дрессировки, тут слюна выделяется сразу, прежде чем поймешь, что с тобой происходит.

– Ну это же избито сто раз… – неуверенно возразил Гольдовский.

– Потому и избито, что работает, – отрезал сосед. – Не фига искать от добра добра в такие сжатые сроки. Тебе какую задачу поставили? Обновить! Освежить! Сделать более трендовым. То есть, нужно чтобы говорили, обсуждали… И при этом чтобы нравилось всем, от функционеров до пенсионеров. Ну, снимешь ты доярку на фоне ржи… Что тут обсуждать?

– Я хотел новое что-нибудь… Идеологически… – Гольдовский уныло впустил в себя джинна из самокрутки.

– Все новое – хорошо забытое старое, – покачал головой сосед. – И идеология наша нынешняя… Это… Это как… – он тоже затянулся. – Это как взять цветные карандаши и черно-белые фотографии раскрашивать… Понимаешь, о чем я?

Понять было непросто, но Гольдовский и его креативный сосед поймали уже общую волну… Гольдовский восхищенно закивал, поражаясь глубине образа.

И тут джинн наконец исполнил его желание. Родина, необъятная, как пробка от Кремля до Рублевки, любимая, как X6, непостижимая, как планы правительства, вдруг померкла, истаяла. А на первый план выступило решение – спонтанное, необъяснимое, невербализируемое, но эмоционально безотказное, стопроцентное. То, что заставит биться в унисон сердца эмо, рэперов, пенсионеров и ветеранов ФСБ.

– Слушай, – просипел Гольдовский, лупая красными глазами. – А что если просто взять и к празднику «Семнадцать мгновений весны» раскрасить?

Явление

Брайан Литтрелл смотрел на Катю без энтузиазма и даже как-то затравленно. Выглядел он в последнее время из рук вон плохо: после того как она пролила на Брайана «Белого аиста», певца аж всего перекоробило. Годы шли, и Литтрелла они не красили, а новых фаворитов у Кати не появлялось.