Рассказы о Ленинграде [1984, худож. С. Яковлев]

Суд приговорил П. П. Шмидта к смертной казни. Лейтенант шел на нее спокойно. Судьям своим заявил: «Я знаю, что столб, к которому встану я принять смерть, будет водружен на грани двух различных эпох нашей родины. Позади за спиной у меня останутся народные страдания и потрясения пережитых лет, а впереди я увижу молодую, обновленную, счастливую Россию!»

В 1918 году Николаевскую набережную переименовали, назвав ее набережной Лейтенанта Шмидта. Был переименован и Николаевский мост, также ставший мостом Лейтенанта Шмидта.

А Россия действительно стала молодой, обновленной, счастливой. Она стала Союзом Советских Социалистических Республик.

Старый Морской кадетский корпус стал школой новых красных командиров флота. Сегодня на его стене написано: «Высшее военно-морское ордена Ленина, Краснознаменное, ордена Ушакова училище имени М. В. Фрунзе».

В разные годы закончили его молодые командиры Рабоче-Крестьянского Красного флота, ставшие потом адмиралами, командующими флотами в годы испытаний Великой Отечественной войны: Н. Г. Кузнецов, В. Ф. Трибуц, А. Г. Головко, Ф. С. Октябрьский, В. С. Чероков, Л. М. Геллер, В. А. Алафузов.

Новым капитанам, новым мореходам невские корабелы построили и новые корабли.

Помнит бронзовый адмирал, как тысячи ленинградцев заполнили 5 декабря 1957 года набережную. Он и сам словно в толпе стоял. Всем хотелось взглянуть, как со стапелей Адмиралтейского судостроительного завода сходил на воду первый в мире атомоход. Гордо на нем сияли буквы: «ЛЕНИН».

Двести лет он скачет над Невою

Все меньше оставалось верст до сказочной, необъятной России, и Этьенн Морис Фальконе все явственнее ощущал нарастающее волнение. Что ни говори, но ехал он в неведомую страну, о которой так много рассказывали страшных историй. И это на шестом-то десятке!.. Не мальчик… Нет, совсем не мальчик для поисков приключений. Еще больше тревожила мысль: справится ли? Не слишком ли смело замахнулся?

Кем он был в Париже? Сыном столяра и внуком башмачника. Месье Лемуан научил его рисовать и лепить. Хорошо научил. Скульптура «Милон Кротонский» заслужила одобрение не только месье Лемуана, но и всей парижской публики. Говорят, даже за пределами Франции «Милон Кротонский» приобрел известность. Но что еще?.. Статуи «Садовница», «Минерва», «Амур», «Купальщица»… Может быть, и неплохо, но величественности в них нет. Потом и вовсе уж мелочь, несколько фарфоровых статуэток…

— А что, месье Дмитриевский, верно ли, что в Петербурге страшные морозы?

— Да полноте, что в них страшного! Люди в зипунишках не боятся, а у нас с вами шубы на меху!

У Ивана Афанасьевича Дмитриевского настроение было приподнятым: домой возвращался! В свой театр! 2 года обучался в Париже сценическому действу — хватит! Теперь — домой! Сумарокова ставить! Фонвизина!

— Морозов пугаться не след, — старался он подбодрить примолкших спутников. — Для здоровья они полезны. У мадемуазель Мари мигом щечки подрумянятся.

Мари Анн Колло улыбнулась ответно. Конечно, и ее, ученицу мастера Фальконе, немного пугала дальняя страна, но ведь и любопытно: как там?

За окном кареты все чаще стали мелькать елки. Не елочки, украшающие сады Версаля, а именно елки. Даже (как это говорит месье Дмитриевский?..) ели! Огромные. Темные.

Вот и памятник царю Петру он, скульптор Фальконе, должен создать огромным. В контракте так и записано: «…памятник будет состоять главным образом из конной статуи колоссального размера». Наверное, это справедливо, под стать стране!

15 октября 1766 года колеса кареты, доставившей будущего создателя монумента, застучали по булыжнику петербургских мостовых.

В здании, стоявшем на углу Большой Морской (ныне улица Герцена) и Кирпичного переулка, переоборудовали под жилье бывшие кухни елизаветинского дворца. Квартира была удобна еще и тем, что мастерская оказалась просто под боком.

Карандашные наброски у Фальконе уже были. Теперь предстояло воплотить их в малую модель. На ее создание ушел целый год. Замысел оставался неизменным: Петр I должен был стать бронзовым всадником, взлетающим на скалу, с повелительно простертой правой рукой, как бы утверждавшей могущество молодой России. Детали, однако, отрабатывались медленно, в раздумьях и спорах с самим собой да в мелких стычках с генерал-поручиком Бецким, президентом Академии художеств, сразу же почему-то невзлюбившим скульптора.

Лишь спустя еще один год удалось перейти к большой модели и Фальконе записал: «Статуя начата была 1 февраля 1768 года».

На эту модель ушло больше года.

Перед мастерской скульптора построили специальное возвышение, куда на полном скаку взлетали на лошадях царских конюшен лучшие наездники-берейторы. Фальконе стоял внизу с альбомом в руках, стараясь занести на бумагу стремительные движения вздыбленных коней, их напряженные мускулы, положения ног.