Рассказы из Диких Полей

- Потому что в тебе имеется честь. Скажу правду: не мог я глядеть на то, как ты умираешь. Твоя смерть была бы совершенно ненужной. Зачем ты должен был бы потерян для этого мира? Ну, зачем? Разве тут рождается много таких, как ты? И ты ничего мне не должен. Я ничего от тебя не хочу.

- Знаю. Но самое паршивое здесь вот что. Никогда до меня не дойдет: поступил ли ты так по приказу Бога, который таким вот образом хотел меня спасти, или же по собственной, непринужденной воле. Ты же не скажешь мне этого, правда?

- Не скажу.

Куницкий задумался, вспоминая то, что видел в доме Боруты. Там… после смерти он мог встретить Марчина.

- Это ты освободил меня, не он… Дай-ка мне то, что у тебя за пазухой…

Борута вздрогнул. В его глазах блеснуло изумление. Но он вытащил толстый, свернутый пергамент и железный стилус. Куницкий взял его, взвесил в руке и, не читая, полоснул себя по предплечью и подписал договор. Кровью. Не раздумывая.

- Ты понимаешь, что сделал?

- Понимаю. Что будет со мной после смерти?

- Преисподняя – место страшно нудное. К счастью, ты пьешь. Непьющих мы просто не принимаем. После смерти будем целую вечность гулять по трактирам, шинкам и корчмам той Речи Посполитой, которая существует на той стороне, понятное дело, в прекрасной компании. О мой Сатана, кого же там только нет. А он… - Борута поглядел на тело Марчина. Встретитесь уже через пару дней…

- Знаю.

- Только не заливай в себя слишком много водки, как Твардовский²⁶. Тот, как перепил, так попал на Луну и не может найти обратной дороги. Дай мне руку.

Куницкий протянул правую ладонь. Борута приложил к ней свой перстень. Ян подумал, что будет больно, но нет, ничего подобного. Зато, когда тот отпустил его руку, на гладкой коже отпечатался черный знак герба Новина. Ян повернулся. Вроде как, он должен был печалиться, но не мог. Шляхтич обнял Анну.

- Ну вот, я вернулся домой.

 

 

- Хорошая история, - произнес Мурашко, когда темноволосый мелкий шляхтич уже завершил свой рассказ. – Только вот постельных игрушек в ней маловато. А ведь такое каждый любит. В молодые годы большой я был распутник, как мил'с'дарь пан Марчин из рассказа твоего. У меня в Тышменице много маленьких Мурашков среди хлопов растет. Да и так сыновей у меня с десяток. Все выросли – что твои дубы. Вот правда, горелки слишком много дудлят, так что приходится за всем приглядывать.

- Твое здоровье, да мне в рожу! – бросил темноволосый и поднес ко рту стеклянную кружку с медом. – Ну что, пан Мурашко, пью за то, чтобы изменника Подборского ты до последнего судами разорил.!

Одним духом он заглотал содержимое, после чего одним движением разбил кружку о свою подбритую голову. Глаза темноволосого быстро нашли Бертрана.

- Пей, француз, до дна! – воскликнул он. – Знай польскую шляхту! Пей, лягушатник, узнаешь вкус шляхетского меда!

- Помни, франца²⁷, сарматское гостеприимство, - заговорил с другой стороны Мурашко. – Чтобы потом не рассказывал, что польские шляхтичи тебя трезвым домой пустили!

Де Кюсси тщательно пригляделся к громадной стеклянной кружке. На глаз в ней вмещалось, самое малое, с полкварты²⁸ меда. Он даже задрожал, когда до него дошло, сколько он потребил этого напитка. После чего поднес кружку к губам и начал пить. Он не допил и до половины, как пришлось оторвать кружку от уст и передохнуть. Муращко и второй – Бертран уже и забыл, как звучало имя темноволосого – громко загоготали. Мурашко кивнул корчмарю.

- Эх, братик, а ведь не допил! – воскликнул старик. – Ну-ка, жид, подлей французу дополна! Знай, франца, щедрость польскую. До дна, мил'с'дари, до дна!

Де Кюсси снова погрузил усы в мед. Он уже не сильно и мог больше пить, поскольку опасался, что через какое-то время свалится под стол, к радости обоих дебоширов. Но, к его счастью, дверь корчмы неожиданно распахнулась, и оба собутыльника Бертрана повернули головы в сторону входа. Это дало время месье де Кюсси на то, чтобы отставить кружку, передохнуть и даже вылить остаток меда под стол.

Тем временем, в корчму верхом въехал какой-то шляхтич. Француз внимательно поглядел на него. Вновьприбывший был еще довольно молодой, красивый лицом. Совершенно не смущаясь, он въехал на коне прямо на средину помещения. А потом соскочил прямиком в объятия Мурашко и второго шляхтича, фамилии которого де Кюсси так и не мог припомнить.

- Пану Дыдыньскому честь и слава! – воскликнул Мурашко, вздымая кувшин с медом. - Выпьем побыстрее, чтоб жилось повеселее!

- Здоровье деда Мурашко! – воскликнул в ответ пан Дыдыньский, - величайшего гуляки киевского воеводства.

- Здоровье! Здоровье!

- Ну, говоря по правде, самый славный и знаменитый в нашем воеводстве – это не я, - заявил Мурашко, когда уже все уселись за столом. – Шельмовством все же уступаю пану Лашу, который из судебных приговоров сделал себе подкладочку на делию, только представьте себе, мил'с'дари. Двести шестьдесят три баниции и сорок восемь инфамий! Вот это вам шельма!