Рассказы

Мать Генри уделяет мало внимания нарядам, и в этот прохладный летний день на ней была вытертая беличья шубейка, а под ней твидовый костюм. О шляпах ее судить не берусь: она обычно ходит такая растрепанная, что за седыми космами их просто не разглядеть. Если бы отец в свое время разрешил ей поступить в университет, считают Грифоны, из нее вышел бы крупный ученый и она ничего другого и не желала бы. А так она прожила чуть не всю жизнь в Гемпшире, в просторном краснокирпичном доме эпохи королевы Анны, и от других дам, которые коротают дни, копаясь в саду, занимаясь варкой варенья и заседая во всевозможных комитетах, и ничего другого не желают, она отличается лишь тем, что вдобавок решает самые сложные кроссворды и, помимо биографий и путешествий, рекомендуемых воскресными газетами, порой читает французские, а то и немецкие книги. При виде меня мать Генри закрыла глаза; сделала она это невольно, ничуть не желая меня обидеть, — как я уже говорила, это ее обычная манера.

— Если вы не хотите, чтобы к вам врывались поутру, милая моя, вы зря поселились рядом с Харродзом, — вот как приветствовала она меня.

Так как мы с Родни были явно на выходе, я промолчала. Но поскольку мне хорошо известна грифоновская манера говорить полунамеками, я мигом смекнула, что до нее дошли слухи о нашем жильце и она явилась провести ревизию.

— Познакомьтесь, наш жилец Родни Кнур, — сказала я. — А это мать Генри.

Очевидно, Родни тоже понял, чем вызван ее визит, потому что он с места в карьер сказал:

— Здравствуйте! Как жаль, что мы пообщаемся лишь на лету: я убегаю в Лондонскую библиотеку.

— Вот как? — сказала мать Генри. — Значит, вы из тех новоиспеченных читателей, которые держат на руках все нужные нам книги. Нам, деревенским жителям, очень сложно пользоваться библиотекой. Вот при жизни мистера Кокса… — Тут она вздохнула, и вздох ее должен был послужить укором Родни и намеком мне — пусть, мол, я не сомневаюсь: она его выведет на чистую воду.

Я предприняла отвлекающий маневр:

— Вы ведь останетесь, выпьете со мной кофе или чего другого?

Но она не дала себя отвлечь.

— Вы, я вижу, не представляете себе, как я занята по утрам, милая моя, — ответствовала она. — Я ведь не в Кингстоне живу, мне сюда не ближний путь. Вы, наверное, из тех занятых людей, которые считают всех остальных бездельниками. Просто я оказалась у Харродза, в двух шагах от вас, и решила, что, пожалуй, нам пора поглядеть друг на друга, пока мы обе еще живы. Впрочем, не хочу отнимать у вас времени. Так что если мистер Кнур и впрямь собирается в Лондонскую библиотеку, я, пожалуй, предложу ему взять такси на паях. Я несколько постарела и теперь плохо переношу, когда кондукторши в автобусах называют меня «девушкой», как это нынче у них принято.

И Родни понял, что ему не отвертеться. Впрочем, я напрасно за него беспокоилась — вечером Генри рассказал мне, что мать, наведавшись к нему в издательство, превозносила Родни до небес, только о нем и говорила. Оказывается, он был так любезен, что помог ей найти лучшее издание Сен-Симона, в благодарность она пригласила его пообедать, и он предложил пойти к Уилерсу. Должно быть, Родни сумел увлечь ее беседой, потому что даже большой счет не восстановил ее против него.

— С какой стати, — выговаривала она Генри, — ты изобразил его таким красавцем? У него вполне пристойный вид, и к тому же он человек знающий.

Словом, это препятствие мы взяли.

Впрочем, Родни сумел пленить всех наших друзей — взять хотя бы «les jeunes filles en fleur»^[57]. Так мы с Генри прозвали двух дам, которые в жизни именовались мисс Джеки Рейнольдс и мисс Маршия Рейлтон, а прозвали мы их так потому, что хотя они и любили друг друга как Андрэ и Альбертина^[58], но никоим образом не «jeunes filles» и уж никак не «en fleur». Генри очень к ним привязан, потому что дружба с ними, так же как и дружба с леди Энн, позволяет ему считать себя человеком широких взглядов. Они очень щедрые, и это особенно похвально, если учесть, что они зарабатывают на жизнь, обставляя чужие квартиры, и этим много не заработаешь. Живут они вместе давным-давно, с юных лет, то есть лет сто, не меньше, и Генри вечно твердит, что такое постоянство очень трогательно. Беда только, что они почти всегда нагоняют немыслимую скуку; Генри скуку сносит легко — когда с ними скучней обычного, он вспоминает об их трогательном постоянстве, и оно, очевидно, вполне примиряет его со скукой. Чего не могу сказать о себе.

Когда девушек в цвету познакомили с Родни, Джеки, приземистая, коренастая, с неряшливо выкрашенным в вороной цвет бобриком, склонила голову набок и проворковала:

— Вот красавец так красавец!

А Маршия — она вовсе не коренастая, но, напротив, хрупкая и элегантная — сказала:

— И еще какой!

Они всегда так себя ведут, когда их знакомят с людьми. Генри говорит, это оттого, что они конфузятся, не спорю, только новых людей такие их манеры неизменно конфузят. Я думала, Родни опешит, но не тут-то было.

— Да будет вам, — сказал он. — Не так уж я и хорош!