Рассказы

И мы с Родни начали разъезжать в его «эм-джи» (по идее Родни должен был бы считать для себя зазорным ездить на машине более позднего выпуска, чем «де-ди-онн», но, к великому моему облегчению, он так не считал). Ездили туда-сюда, где только не побывали. Пересмотрели кучу прелестных домов, сперва в Лондоне, но со временем стали все чаще уезжать подальше. Некоторые из домов, если верить Родни, он чуть было не купил. Затем, так как Родни предполагал кое-какие из домов (после того, как он их купит) приспособить под меблированные комнаты или квартиры, мы пересмотрели множество старинных особняков. Особняки, которые мы смотрели, были явно дороговаты для таких целей, но Родни сказал, что его никогда не привлекала дешевка и что нет смысла быть знатоком, если не применять свою эрудицию на деле. И верно, то есть я хочу сказать, что знатоком он и верно был. Еще мы часто обедали вместе, и отлично обедали. Согласно моей теории, на первом этапе за обед должен был платить Родни, потом, очевидно, платить придется мне. Я решила по возможности растянуть первый этап, и это мне удалось. А то еще мы вдруг срывались и закатывались в Хэмптон-корт, Кембридж, Хатфилд-хаус, Уилтон^[55] и тому подобные места. Вот в гости мы совсем не ходили, отчасти потому, что это было бы не вполне удобно, но в основном потому, что нам и вдвоем было хорошо. Зато, когда мы проносились мимо огромных парков или видневшихся в отдалении замков, Родни рассказывал мне, кому из его друзей что принадлежит, — и большего удовольствия он не знал.

Нам и правда было хорошо, хотя Родни говорил, что ему было бы лучше, если бы я решилась с ним переспать. Иногда он улещал меня, во всяком случае, пускал в ход свое обаяние, и притом немалое, а что же еще значит улещать? Но по большей части он мной помыкал — у него была своя теория обольщения, вытекавшая из его системы взглядов на общество; из нее следовало, что больше всего женщина жаждет покориться силе. Еще он твердил, что если я не дам себе воли и не покорюсь ему, а ведь в глубине души я ничего другого и не хочу, я в самом скором времени стану закомплексованной стервозой. У меня и сейчас, в мои двадцать семь, сказал он, есть все к тому задатки.

— По-вашему, — наседал на меня Родни, — если у вас недурные глаза и хорошая фигура, вам до конца дней будет сходить с рук, что, вы готовы каждого встречного раззадорить, а потом в кусты. Хочу предупредить — вы, того и гляди, превратитесь в законченную стерву, на которую никто не польстится. А при вашем ехидстве, выкрутасах и склонности к хандре это не за горами. Вы ведете себя просто нецивилизованно.

Похоже, цивилизованность вкупе с просвещенностью играла большую роль в его методе обольщения — ведь и брак мой он не принимал всерьез на том же основании.

— В любом просвещенном веке, — говорил он, — к такому положению вещей отнеслись бы разумно, — и принимался разглагольствовать о Конгриве, Ванбру^[56] и итальянских нравах. Но мне не хотелось поступать опрометчиво: Ванбру и Конгрива давно нет в живых, да и мы не в Италии времен чичисбеев, к тому же такого рода связи быстро выходят из-под контроля, и пусть жизнь моя протекает скучновато, зато спокойно. И сколько Родни ни предрекал, что я в скором времени стану стервой, я наслаждалась нашими теперешними отношениями вовсю, а вот будет ли мне по вкусу, если я покорюсь Родни в плане физическом, в этом я очень сомневалась.

Так что все шло без изменений, как я и хотела;, я наслаждалась двойной жизнью, ловкостью, с какой мы выходили из всевозможных переплетов, а если Родни и не наслаждался, зато ловкость проявлял сверхъестественную. Вот вам пример — однажды нам ужасно не повезло: мы с Родни собрались с утра поехать в Брайтон, как вдруг откуда ни возьмись является мать Генри. Я уже говорила, что к матери Генри можно относиться двояко: мне кажется, я относилась бы к ней добродушнее, не относись она ко мне с неизменной злобой. Как бы там ни было, отношения у нас не сложились, и наведываемся мы друг к другу крайне редко, потому что, как и большинству людей, каждой из нас легче вести войну на своей территории.