Рассказы

Лишь накануне отъезда, когда мы сидели в кафе, выходящем окнами на змеящуюся лестницу Фонтенбло, и потягивали аперитив, Родни приступил к следующей стадии своих домогательств. Разумеется, я была к этому готова — вот он, тот самый выбор, перед которым меня поставят, вот оно — то самое решение, от которого мне никак не уклониться, а значит, и все прочее тому подобное, чего я надеялась избежать, хотя в глубине души и понимала, что надежды эти несбыточные. Как и следовало ожидать, Родни попросил меня бросить Генри. Сперва он сказал, что мы оба этого хотим. Потом — что он слишком любит меня, чтобы позволить и дальше вести эту убогую, противоестественную жизнь с Генри, — ведь от такой жизни я что ни год становлюсь все злее и выкрутасничаю все больше. Потом — что я, как и он, рождена жить взахлеб, использовать все и вся, а использовав, отшвыривать и переходить к другим. Словом, совсем заврался, но откуда Родни было знать, что больше всего меня в нем привлекала как раз его жуликоватость. Я легко представила, как мы колесим на мои деньги по свету, перебираясь из гостиницы в гостиницу, представила я, и какой крах нас ожидает, когда мы промотаем мое состояние, которого, я уверена, Родни хватит на один зуб. Но именно его лживость, ненадежность, а может, и крывшаяся под ними порочность притягивали меня сильнее всего.

Родни тем не менее этого не понял, а может, был слишком поглощен своими целями и вообще ничего не замечал. Иначе как объяснить, почему он внезапно переменил пластинку, повел себя, как испорченный мальчишка, который хнычет, что он больше так не будет. Да, он на краю пропасти, говорил Родни, и я могу подумать, что он охотится за моими деньгами: он ведь догадывается — для меня его дела давно не секрет. Пришлось признать, что так оно и есть.

— Вот и хорошо, — сказал он. — Значит, худшее тебе известно. — И все равно я должна поверить: если я буду с ним, все пойдет иначе. У него есть талант, и при моей поддержке талант его развернется в полной мере. Понимаю ли я, вопрошал Родни, какой жизнью он жил? Вот тут-то он и рассказал мне о своем прошлом — об отце, ограниченном, не больно преуспевающем подрядчике из шотландского городишки; жалостно описал, как опостылел ему этот душный мирок, какую тяжелую, пусть и не вполне честную борьбу он вел, чтобы выбиться из этого затхлого окружения, какие препятствия ему пришлось преодолевать. Лишь я, канючил он, могу вернуть его на путь истинный.

Материнское начало во мне, как видно, не слишком развито, потому что его рассказ меня ничуть не тронул; я чувствовала только одно — меня надули. Не будь я уверена, чего бы там Родни ни плел, что жизнь с ним будет скорее такой, как я ее себе представляла, чем такой, как сулил Родни, я бы тут же ему отказала. А так я ответила, что мне надо еще подумать. Я хочу пожить в Лондоне как минимум две недели одна, после чего дам ему ответ. Родни не возражал: ему так и так нужно было остаться во Франции по делам, и я уехала в Лондон без него.

Вернувшись из Америки, Генри, по-моему, очень обрадовался, обнаружив, что Родни у нас не живет. А немного погодя обрадовался и того больше. Я-то, во всяком случае, обрадовалась — ведь окажись Родни у нас, Генри его непременно бы поколотил, тем самым подкрепив конкретным примером воззрения Родни если не на цивилизованность, то на необходимость жестокости в жизни. Не исключено, что Родни, как более молодой, одержал бы верх, и то-то бы я обозлилась — из-за Генри, конечно. Но так же вероятно, что верх одержал бы Генри, — и то-то бы я расстроилась: не так я представляла Родни, и мне совсем не хотелось, чтобы он упал в моих глазах.

Однако чаша терпения Генри переполнилась (как говорили некогда, а когда, точно не скажу), когда, наведавшись вскоре после возвращения из Америки к матери, он узнал, что Родни занял у нее денег. Я было взбодрилась: уж если Родни удалось выманить деньги у матери Генри, за его судьбу можно не беспокоиться (и если я решусь соединить с ним свою судьбу, я хоть и буду вечно ходить по краю пропасти, но свалиться в нее не свалюсь). Но Генри, естественно, видел все в ином свете, да и я, надо сказать, изменила свое мнение, когда узнала, что речь идет всего-навсего о пятидесяти фунтах, — такая ерунда от пропасти, разумеется, спасти не может.

Не успела мать Генри оглоушить его новоиспеченную дружбу ударом справа, как девушки в цвету возьми да и добей ее ударом слева. Оказывается, они в поте лица ремонтировали и обставляли квартиры для американских друзей Родни — одну для миссис Милтон Брадерс, другую для семьи Роберта Мастерсона, американцы же, решив попутешествовать по Европе, прежде чем обосноваться в Англии, чеки для уплаты девушкам в цвету передали Родни. Речь шла о немалых суммах: Родни наказал девушкам в цвету не мелочиться. Когда же миссис Брадерс и семья мистера Мастерсона в полном составе прибыли, наконец, в Лондон, обнаружилось, что деньги, причитающиеся за отделку квартир, плюс свои комиссионные Родни давным-давно получил.

— Хорошо же мы выглядим, — сказала Джеки.