Рассказы

Теперь начинается самое важное: как Родни Кнур стал нашим жильцом. Но сперва надо рассказать вам о квартирных баталиях, которые у нас с Генри велись уже больше года, а значит, и о наших финансовых делах. У Генри есть кое-какой капитал, он вложил его в издательство, и при нынешнем положении дел капитал приносит недурной доход. Зато дом, где мы живем, мой; он достался мне по наследству от тети Агнес — дом очень поместительный, расположен он в районе, который довольно расплывчато называют «за Харродзом»^[54]. Но он не из тех домов в голландском стиле, какими изобилует Понт-стрит. Живем в этом поместительном доме мы с Генри и когда одна, а когда две прислуги-иностранки. Дольше года никто из них у нас, как правило, не задерживается, и в ту пору, о которой я веду рассказ, то есть месяцев шесть-семь тому назад, у нас жила всего одна девушка — швейцарка по имени Генриэтта Водуайе. Генри давно настаивает, чтобы мы пустили жильца — мы вполне могли бы выделить ему спальню с ванной и кабинет. По словам Генри, ему не нравится, что дом не приносит мне дохода. Дом, считает он, должен давать мне как минимум деньги на булавки. Дурацкий довод, потому что папа оставил изрядное состояние, которого мне с лихвой хватило бы на булавки, даже если бы я занялась ворожбой на широкую ногу и день-деньской только бы и делала, что втыкала булавки в восковые фигуры.

Но я-то думаю, на самом деле Генри хотел пустить жильца совсем по другим причинам, и причин этих по меньшей мере три: первая — Генри считает безнравственным занимать такой большой дом, когда людям негде жить, и с этим соображением, приди оно в голову мне, а не ему, я бы еще согласилась, потому что в социальных вопросах — когда я о них вспоминаю — я куда совестливее Генри; вторая — пустые (вернее необитаемые) комнаты напоминают Генри о том, что по ним могли бы топотать маленькие ножки, но, увы и ах, не топочут; третья — Генри решил, что жилец даст мне какое-то подобие занятия и поможет справиться с приступами хандры, о которых я вам рассказывала. Две последние причины меня обозлили и начисто отбили охоту пустить жильца. Поэтому Генри долго собирался с духом, прежде чем подступился ко мне с предложением сдать верхний этаж Родни Кнуру. Для начала Генри завел речь о том, какую блистательную первую главу написал Родни для своей новой книги, и только потом перешел к делу. Оказывается, Генри просто закачался, когда прочел эту первую главу, и даже мистер Бродрик, а уж на что он человек стойкий, и тот не устоял. Если, заключив договор с Родни, Генри повысил свои акции, то теперь они и вовсе подскочили в цене. И сейчас необходимо было во что бы то ни стало создать автору условия, чтобы он мог закончить книгу. А в доме леди Энн таких условий нет. Генри заметил, что хотя преданнее леди Энн друга не сыскать, но если пишешь книгу, жить с ней не слишком удобно: уж очень она любит поговорить. Вот именно, сказала я, а еще больше того любит выпить. Тут все-таки я спросила, а как насчет дома, который Родни намеревался купить. Родни еще не подвернулся такой дом, сказал Генри, который бы пришелся ему по вкусу, и потом Родни сейчас не хочется тратить время на поиски: у него уйму времени будет отнимать сбор материалов для книги. А что самое главное, Родни боится обременить себя таким домом, содержать который будет разорительно. Довод, безусловно, веский. И тут я сказала: ладно, пусть Родни въезжает, чем донельзя удивила и обрадовала Генри.

Меня заинтриговало, что там у Родни вышло с леди Энн. Я навела справки, и, как я и подозревала, оказалось, что Родни бросил леди Энн и, по слухам, увивается за Сьюзен Маллинз, молоденькой девчушкой, но почти такой же богатой, как леди Энн. Леди Энн, однако, сумела в этом трудном положении не потерять лицо. Просто чудо, как ей только это удалось, ведь, если когда-то ей и было что терять, теперь этого никак не скажешь. Но Генри я ничего о своих открытиях не сказала: он очень привязан к леди Энн, и вообще я к нему помягчела — уж очень кстати пришлась его идея насчет жильца.

Однако не успела идея насчет жильца созреть (Родни со дня на день должен был перебраться к нам), как она едва не пропала на корню. А все из-за мистера Бродрика. Следует сказать, что старший компаньон Генри опять же из тех людей — а их великое множество, — к которым я отношусь двояко. Мистер Бродрик, импозантный старик лет шестидесяти пяти или около того, с благородными сединами и багровым румянцем, выглядит скорее юристом, чем издателем. Впрочем, кто знает, как должен выглядеть издатель? Он подчеркнуто старомоден, но совсем на другой лад, чем Родни, вот разве что оба вечно разглагольствуют о винах и еде. В отличие от Родни, мистер Бродрик обходителен на старый манер, к дамам он обращается «дражайшая» и мнит себя галантным вдовцом, поклонником прекрасного пола. Он носит монокль на черной ленточке и обедает по большей части в клубе. Порой он кажется мне славным стариканом, а порой несносным занудой и даже чуточку пошляком.