Рассказы

Спуна и Мартин сидели, прислонившись друг к другу спинами, и спали. Мы пытались их разбудить: Сарр бил их по щекам, а Фильч окатывал водой, принесённой из близлежащего ручья, но в их глазах застыла мутная плёнка, и они не отзывались ни на что. Через час усилий Спуна всё-таки приоткрыл правый глаз и попытался что-то сказать. Он с трудом ворочал языком, точно это был не язык, а кляп, по его подбородку текли слюни, перемешанные со слезами, он двигал правой рукой, поводил ей справа налево, но что он хотел сказать, никто не понимал.

Изо рта у Мартина тонкой струйкой текла слюна. Он тоже начал просыпаться, его подёрнутые плёнкой глаза двигались. Он неуклюже переместил центр тяжести и упал на бок. Никто не обращал на него внимания.

Я аккуратно перелил из фляжки чуть-чуть ягодного самогона в походную кружку кого-то из авантюристов. Если им достанется моя фляжка, думал я, она ко мне уже не вернётся. Из этой кружки я аккуратно влил самогон в рот Спуне.

Алкоголь помог. Слова Спуны стали более членораздельными, но это ничего не принесло. «Что со мной?» — мог он произнести, да ещё грязно выругаться впридачу.

— Что произошло? — кричал на него Марц и тряс за ворот. — Ты видел дракона?

Спуна ничего не видел. Он просто почувствовал себя нехорошо, а потом, кажется, прилёг отдохнуть, — к этому сводился его неуклюжий рассказ. Он не видел никакого дракона. Он не слышал животного рёва, не чувствовал смрадного дыхания и исходящего от зверя жара. Он просто спал, вот и всё.

Мартин просыпался дольше — только через полтора часа он смог членораздельно говорить. Его рассказ не отличался от рассказа Спуны. Но в эти полтора часа Марц успел обрушить свой гнев на меня.

Дело в том, что я тоже был удивлён. Я уходил в горы и на шесть суток, и на десять — в одну сторону, — но никогда не встречал ничего подобного. Я ни разу не видел драконьих отпечатков, не впадал в кому, подобную коме Спуны и Мартина. Я всегда считал дракона легендой, а теперь был вынужден изменить своё мировоззрение. Но Марц, конечно, мне не верил. Да и как он мог поверить — я понимаю его.

Он тряс меня за грудки, брызгал слюной и орал: «Ты хочешь сказать, что никогда этого не видел? Хочешь сказать, что вот я, Марц, первый раз пошёл в твои чёртовы горы и сразу нашёл твоего грёбаного дракона, а ты никогда не видел даже следов? Ты что-то скрываешь, урод, и я выбью из тебя всё, что ты знаешь!»

Он ничего из меня не выбил. Через некоторое время он остыл и оставил меня в покое.

В этот день мы вышли ближе к полудню. Мартин и Спуна шли медленно, но всё же шли. Марц не видел причины для того, чтобы прервать наше путешествие. Правда, он сказал, что отныне дежурить будут по трое. Я не был уверен, что это хотя бы чем-то поможет.

День прошёл скучно, без приключений, как и два предыдущих. Унылый пейзаж, редкие кустики, обломки скал, иногда встречались деревца. Я поймал двух змей и нескольких ящериц. Раньше я смело их ел, но теперь, после отравления сколопендрой, я несколько опасался питаться подобной пищей. Впрочем, это не помешало мне изжарить и съесть одну из ящериц на дневном привале.

— А вот представь себе, — сказал мне Ингир, сидя в тени камня, — если ты сейчас сидишь на драконе?

Он никогда не унывал, этот смешной форточник, и своими постоянными шуточками и издевками поднимал боевой дух отряда.

— Вот представь, что дракон превратился в камень под твоей задницей да и забыл, что он — дракон. А мы тут сидим, трындим о нём, он услышит — и вспомнил. И всё, сожрёт нас всех к чёртовой матери!..

— Заткнись, Ингир, — спокойно сказал Спуна.

Я повернулся к форточнику и ответил:

— Мне кажется, он уже проснулся.

Больше я ничего не сказал за весь привал. Ингир тоже молчал — отчасти из-за Спуны, отчасти из-за моего холодного и справедливого ответа.

Вечер подкрался незаметно. Звёзды обрушились на землю, а горячая земля под ногами стала ледяной. Мы сидели у костра, а меня колотил озноб, и видения уже не были снами, захватывая мой разум наяву, не дожидаясь даже, пока я закрою воспалённые глаза.

Мне снился ветер. Ветер бил мне в лицо с чудовищной силой, опрокидывал меня, не давал мне встать на ноги. Мне было больно, больно и страшно, и холодные лезвия снега вспарывали мою кожу, песок скрипел на моих зубах, а глаза разъедало болью. Но я продирался через этот ветер, и я чувствовал его ледяные объятия, и когда мне казалось уже, что ветер слабеет, а над горизонтом появляется жалкое утреннее Солнце, я неожиданно просыпался, дрожал, кутался в плащ и в спальный мешок, и пытался заснуть снова, чтобы увидеть новый кошмар.