Рассекающий поле

Вот они, сплошные Гераклы, с дубинами и без, в шкурах и с писюнами, отбитыми и нет, с кудряшками на голове и под горшок, маленькие и большие, бритые и с бородой. Какое же должно было быть восхищение перед этой культурой, чтобы на самом видном месте в зале поставить осколок торса! Как это объяснить? Что пленяло в том торсе? Тут есть, о чем подумать. Хотя, чего тут думать – никто до античных скульпторов не интересовался пластикой человеческого тела. Вот оно, живое, проступает, дышит даже через обрубок. А вон у Юпитера как вздулись вены на икрах. Они нашли человеческие формы для своих богов. Это тебе не шумерское крылатое божество перед священным деревом. Эти заинтересовались тем, как реально выглядят люди. Они стали подражать реальности. Искусство увидело человека. Амурчики с крыльями верхом на зубастых дельфинах списаны с четырехлетних, довольно раскормленных детей. А потом и реальных людей начали резать из мрамора. Вот, например, надпись сообщает, что перед нами бюст Филоктета, участника Троянской войны, друга Одиссея – этот бюст выполнен римлянами во втором веке по греческому оригиналу пятого века до нашей эры. Экспонат покрыт трещинами, кажется, что нос, нижняя губа и большая часть бороды приклеены клеем «Момент». Приоткрытый рот, глазные яблоки без зрачков, мраморные волосы – чем был ценен этот оригинал, чтобы воспроизводить его через шестьсот лет? Неужели кто-то себя в нем узнал? А попробуй, тем не менее, отыщи другое объяснение.

Эти огромные окна во всю высоту стены. Вот этого мне очень не хватает. Я пришел в музей, чтобы посмотреть на то, какими должны быть в домах окна. А что – искусство открытости миру. От рождения владение этим мастерством никому не достается. Я даже никого не знаю, кому бы оно досталось. Возможно, они все умерли. И только архитектура хоть что-то помнит. Напоминает бедолагам, что жизнь вообще-то могла бы быть другой. Неужели надо быть инфантом, чтобы иметь в доме большие окна? Глупости это все.

И все-таки я делаю шаг на второй этаж, я ступаю на эту огромную лестницу, по которой гости русских царей проходили к ним на приемы. Наверное, они как приличные люди даже не задирали головы, невольно приоткрывая рот, для того чтобы посмотреть, чем тут расписан потолок. Они, полные достоинства, неотличимого от равнодушия, степенно поднимались со своими благоверными – и великолепие над ними предполагалось, оно было всего лишь условием их нахождения здесь, а потому – даже недостойно взгляда. А что? Возможно, во времена русских царей этой роскоши, этого искусства почти никто не видел. Оно просто было положено им по статусу. Они владели им по умолчанию. Искусство прилагалось, как дорогая канцелярия и пиджак из прекрасной ткани. Атрибуты ценны постольку, поскольку они атрибуты. Самостоятельного права на существование они не имеют. Таким образом, искусство Эрмитажа, утверждаем мы, еще мало кто видел.

Положено ли оно мне по статусу? Что у меня за статус? Где я, где Рафаэль? Зачем домохозяйке Ван Гог?..

Если вдуматься, сколько в этой логике наносного. Отношения человека и искусства извращены.

Конечно, я не домохозяйка. Уникальность моего опыта состоит в том, что я почти никто. «Студент». Пара плохих отметок отделяет меня от звания «совершенного никто». За мной не тянутся традиции рода. Мой род пытается возникнуть на новой земле, среди неблизких людей, в недостроенном городе. Если есть традиция в моем роду, так это традиция цепляться за жизнь. Когда человек цепляется за жизнь, он еще не в полной мере человек – он только пытается им стать. Но зато он в этот период усиленно думает о том, что значит быть человеком. Да, это про меня: я, недочеловек, – усиленно думаю о том, что готовым людям кажется давно решенным. Например, об отношениях человека и искусства. Казалось бы, что я, тупая заготовка под человека, могу знать об этих отношениях? Но на деле могу главное – инстинкт выживания мне подсказывает, что в искусстве мне поможет стать человеком. И никому больше не подскажет, потому что у них нет такого инстинкта. Они уже люди, им уже все про все ясно. Они уже себя похоронили. Им Гераклы чисто глаз радуют.

А может быть, здесь так пусто оттого, что власть ушла отсюда? Потешилась императрица, отдыхая между любовниками. Накупила, не глядя, частных коллекций. Двадцать лет гребла – на три дворца нагребла. Библиотеку Дидро купила, назначила самого Дидро в ней библиотекарем. Видела хоть, что за книжки купила-то? Интересные? Про что?

А вся свита рты пооткрывала. О-о, искусство! Да, мы все понимаем, что такое искусство! Искусство – это о-о-о! Вы художник? Да, мы вас знаем, императрица о вас спрашивала… Вот и все искусство, вот и весь его реальный авторитет.