Рассеянная жизнь

Есть теория, что каждый человек порождает небольшую специфическую вибрацию, которая вливается в общую вибрацию группы — семьи, коллектива. И когда он по каким-то причинам меняет сигнал, выпадая из среды, это нарушает общий ритм, и система начинает реагировать нервно. Его либо пытаются энергично вернуть, либо, наоборот, выпихнуть, изолировать, чтобы не повредил целое. Такая реакция бывает и позитивной, и негативной. Например, человек тяжело и длительно заболевает, и все вокруг сосредотачиваются, чтобы ему помочь. А иногда кто-то привычно-несчастливо делает рывок, чтобы изменить свою жизнь, и встречает сопротивление от самых близких — сиди, не рыпайся, создавай привычную вибрацию.

Звучит завирально, но Поль понадобилось хоть какое-то объяснение тому, что люди начали её предавать. Даже стала опасаться, что подцепила половым путём паранойю Нико, сама она такими категориями не мыслила, чай не Родина-мать. Но несколько знакомых, с которыми она была связана прочными отношениями, реагировали по одной схеме: «Уезжаешь? Уверена? Ну, смотри». И дальше, как будто вычёркивали её из списка тех, с кем нужно считаться: переставали выполнять обещания и отдавать долги, врали или вовсе отказывались разговаривать.

Поль пыталась спрашивать у них, как возможно, что договорённости перестают действовать со сменой локации? Оказалось, они обижаются. Поль была их привычкой, не самой важной, но постоянной. Им всё равно, где она жила, насколько далеко от них, лишь бы на одном месте. Как если бы липа у дороги вдруг исчезла — и не злые люди срубили, а сама удалилась, шлёпая сырыми корнями. Неважно, куда пошла, факт возмутителен. Посмела нарушить установленный порядок? До свидания, чёрт с тобой, но теперь не жалуйся.

Это оказалось до странности тяжело. Мир Поль и так перетряхнуло, она едва держалась, будто перетаскивала огромный груз на собственной спине из одной страны в другую. Тут даже не помощь нужна, соблюсти бы равновесие, осторожно переступая шаг за шагом. Достаточно не мешать, оставить всё как есть, пока Поль не справится. Но нет, именно в критический момент понадобилось оттолкнуть, хлопнуть дверью, изменить правила игры. «А чего ты хотела? Сама же всех бросила».

Нико знал, что Поль думает о переезде, но в глубине души был уверен, что никуда она не денется, ни от него, ни из прежней жизни. Сам он был тяжёл на подъём и не мог бы решиться на резкую смену участи, чего уж с неё взять. И потому, когда за две недели до отъезда Поль назвала ему точную дату, пришёл в бешенство, которое постарался скрыть.

Поль же осознавала, что её московская жизнь вот-вот закончится, и потому смотрела вокруг с нежностью перелётной птицы, запоминая тёплый сентябрь и золотой октябрь, вдыхала осенний ветер, пропитанный свободой, и чувствовала, что он подхватит её совсем скоро. Иногда сомневалась, точно ли хочет уехать, но убедилась в своём желании за пару месяцев до отлёта.

Она позвонила в Сохнут, чтобы заказать бесплатные билеты, а ей ответили, что на нужные даты ничего нет, ближайшие будут после того, как у неё истечёт въездная виза. Поль тогда доподлинно узнала, что такое грогги. Хлопотала, планировала, рассчитала каждый свой шаг и вдруг на пороге получила отказ. В тот момент не подумала, что можно купить билет самой — стояла с трубкой в руке и переживала крушение. Накануне Поль сделала жестокий пилинг, который поначалу ничего, а через сутки кожа должна облезть. И вот она звонит, слушает новость и при этом смотрит в зеркало и видит, как по щеке буквально на глазах ползёт кракелюр, кожа начинает шелушиться и отслаиваться. Это самая буквальная метафора катастрофы: жизнь рухнула и у тебя осыпалось лицо. Кое-как сосредоточилась, сделала ещё несколько звонков, и всё уладилось наилучшим образом, билеты нашлись, зато окончательно пропал вопрос, точно ли она хочет уехать. Да. Точно.

…Когда ехала на такси в аэропорт, смотрела в окно на голую чёрную землю, снег обещали только завтра, и она думала, что не увидит его в этом году. В первые полгода новому репатрианту лучше не выезжать, а, значит, она сможет приехать только к лету и то, если захочет. Поль покосилась на хмурого Нико, который был так благороден, что взялся её проводить. Он дулся, но молчал: сказать «оставайся», означало взять на себе ответственность за совместное будущее, которого он не мог обещать.

Предполётные формальности уладили быстро, остановились перед таможенным контролем, и Поль заплакала. Она точно знала, что расстаётся с Нико навсегда, по крайней мере, возвращаться к нему не собиралась и потому оплакивала неслучившуюся любовь, всё хорошее, что между ними было и то, чего не будет никогда, даже если она никуда не уедет. А он, конечно, растерялся и, не имея для неё других слов, настойчиво повторял одно и то же: мы обязательно встретимся ещё раз, обещаю, не знаю, как будет, но ещё раз увидимся обязательно.