Распни Его

На набережной происходило что-то небывалое и дикое, как сцена из сумасшедшего дома или один из эпизодов столпотворения. Некоторое время была настоящая каша. Бесчисленное множество людей смешалось в зыбкую гущу. Одни сторонились на тротуары и в подъезды, другие сбивались в толпы, третьи кружились, натыкались, пробивались в сторону, четвертые неслись прочь. Бабы визжали дикими голосами: «Хлеба, хлеба, хлеба»… В короткое время полиция была смята. Мятежная толпа прорвалась на Литейный проспект. В голове ее хриплые голоса запели:

Вставай, подымайся, рабочий народ.
Вставай на Царя, люд голодный.
Раздайся, клич мести народной.
Вперед, вперед, вперед!..

— Ну, теперь пошла писать губерния, — сказал тот господин, что сгорал от любопытства. — Посмотреть, чем все это кончится.

* * *

Вещи и дела, аще не написаннии бывают, тьмою покрываются и гробу беспамятства предаются; написаннии же яко одушевленнии…

Из старинной летописи

…Тот счастлив, кто с младенчества
В толпе желаний призрачных
Не знал лукавых грез,
И счастлив тот, кто с верою
Погиб за человечество,
Кто рано лег в холодный гроб,
Кто зла не перенес.
Но те — еще счастливее,
Кому борьба печальная
Не смела крылья юные
До времени разбить,
Чье слово вдохновенное,
Как арфа — музыкальное,
Осталось в мире дремлющих
На доброе будить…
Исчезнет зло мятежное,
Пройдут мечты лукавые,
Пройдут непостоянные,
Безумные года.
Погибнут все жестокие,
Погибнут все неправые.
А истина великая и слово — НИКОГДА.

К. М. Фофанов

В офицерском собрании лейб-гвардии Московского полка на Сампсоньевском проспекте в субботу вечером, 25 февраля, как бывало обычно, собрались офицеры запасного батальона. Так они собирались и раньше по вечерам, каждый за своим делом: кто поужинать, сыграть в картишки, потанцевать, а кто просто провести время в дружеской компании.

Офицерское собрание полка в довоенное время играло роль клуба, роль храмины, где закладывались, воспитывались и укреплялись основы товарищества, дружбы, приязни, хороших взаимоотношений и где люди как бы роднились и сливались по-настоящему в одну большую, тесную, дружную полковую семью. Так бывало везде: будь то в столице, или в большом областном центре, или где-нибудь в самой глухой дыре, на великой границе Российской империи.

Наш полк… Заветное, чарующее слово
Для тех, кто смолоду и всей душой в строю…

Это чувство необыкновенной привязанности, благородной любви к своему полку и горделивое, почтительное преклонение перед его прошлым, перед его золотой славой, запечатленной на страницах полковых историй, дышало особой мужской нежностью и красотой. Прошлое в поэтических образах уходило вдаль, затянутое пленительным солнечным туманом времени. Тут, в этом полку, прошла молодость и жизнь отцов и дедов, проходила собственная молодость каждого, о чем человек вспоминает всегда не без теплого, душевного волнения.

И все эти чувства находили живое, волнующее, чудное выражение в стенах собрания. Здесь в торжественных залах висели портреты Государей, полковых шефов, начальников, героев, командиров полков, офицеров, картины славных боев, в которых отличился полк, и исторические картины подвигов армии Российской.

Здесь находился полковой музей, в котором любовно собирались и хранились священные реликвии прошлого — бесценные свидетели славы, купленной кровью предков.

Здесь принимали Государей, начальников и молодых офицеров, пришедших со школьной скамьи. Здесь провожали старых товарищей, уходивших из полка, и не одна слеза скатилась в этих стенах по стариковским щекам, когда человек прощался со своим прошлым навсегда.

Но теперь было необычное время. Тревожные события развертывались, нарастая с каждым днем, с каждым часом. Можно было ожидать, что беспорядки, начавшиеся третьего дня, выльются в форму жестокого, страшного, анархического бунта или даже революции. Положение самих офицеров становилось трагическим. Против них велась ожесточенная пропаганда; на них науськивали солдат и чернь; их травили; их иначе не называли, как злейшими врагами трудового народа, мордобоями и кровопийцами.