Распни Его

Тяжкий ответ перед Богом взяла на себя Государыня Императрица, отвращая Его Величество от народа. Его присылка генерала Иванова с Георгиевским батальоном только подлила масла в огонь и приведет только к междоусобному сражению, так как сдержать войска, не слушающие своих офицеров и начальников, нет решительно никакой возможности; кровью обливается сердце при виде того, что происходит. Прекратите присылку войск, так как они действовать против народа не будут. Остановите ненужные жертвы…

Родзянко быль не в состоянии разобраться в степени вернопреданности революционных толп, «ликующих, праздноболтающих» и оставляющих тяжелый, удушливый смрад и грязь в белом Таврическом дворце. На любовь и верность плебса он не очень полагался и никак не рассчитывал; сегодня пьяно и шумно кричат: «Родзянко… Родзянко… да здравствует Родзянко!..», а завтра разорвут на части, как поступают ныне с другими. Не верил он также в стойкость революционных войск. «Эти вшивые шкурники разбегутся при первой хорошей стрельбе», — думал он озабоченно. Звезда его поднялась высоко к зениту, но как страшно на этой опасной высоте! Один взрыв, и все рассыплется и разлетится в пух и прах. В этой сумасшедшей пляске событий все смутно, неясно, неверно, рискованно. А выбора нет. Только одна дорога: с революцией. Заявления Рузского его смутили. Генерал резонно и правильно оценивал обстановку. Родина требует не продолжения бунта, а водворения порядка. Все, к чему стремилась Дума, достигнуто. Царь принес свою жертву; он дал свое согласие на все. «Вы видите, — сказал Рузский, — со стороны Его Величества принимаются какие только возможно меры, и было бы в интересах Родины и той отечественной войны, которую мы ведем, желательным, чтобы почин Государя нашел отзыв в сердцах тех, кои могут остановить пожар». Для Рузского важно теперь только одно: сохранить армию. «Переживаемый кризис надо ликвидировать возможно скорей, чтобы вернуть армии возможность смотреть только вперед, в сторону неприятеля»… Родзянко знает, что это правда. Во имя победоносного окончания войны Дума громила «неспособное правительство», которое теперь сидит в Петропавловской крепости. Но «сеявший ветер пожнет бурю». Родзянко слышит шипение наглой змеи. Она брызжет отравой, смертельным ядом. Змея не желает Царя. Он сам, Родзянко, вырыл пропасть. В душе его смятение, тревога, раздвоенность. Он лепечет Рузскому всякий вздор, в который сам и верит, и не верит.

— Вы, Николай Владимирович, истерзали вконец мое и так растерзанное сердце. По тому позднему часу, в который мы ведем разговор, вы можете себе представить, какая на мне лежит огромная работа. Но повторяю вам, я сам вишу на волоске и власть ускользает у меня из рук; анархия достигает таких размеров, что я вынужден был сегодня ночью назначить Временное правительство.

К сожалению, манифест запоздал; его надо, было издать после моей первой телеграммы немедленно, о чем я просил Государя Императора. Время упущено, и возврата нет. Повторяю вам еще раз: народные страсти разгорелись в области ненависти и негодования… Наша славная армия не будет ни в чем нуждаться; в этом полное единение всех партий, и железнодорожное сообщение не будет затруднено; надеемся также, что после воззвание Временного правительства крестьяне и все жители повезут хлеб, снаряды и другие предметы снаряжения; запасы весьма многочисленны, так как об этом всегда заботились общественные организации и особое совещание. Молю Бога, чтобы Он дал силы удержаться хотя бы в пределах теперешнего расстройства умов, мыслей и чувств, но боюсь, как бы не было еще хуже…

Слова Родзянко не успокоили Рузского. Он чувствует нетвердость, шаткость, неуверенность, зыбкость положения, и он опять рвется предупредить «государственного мужа»:

— Имейте в виду, что всякий насильственный переворот не может пройти бесследно; что, если анархия, о которой вы говорите, перекинется в армию и начальники потеряют авторитет власти? Подумайте, что тогда будет с Родиной?..

Но тревога Рузского проносится в пустоту. Родзянко чувствует, что разговор кончается, что строгий генерал не будет больше задавать вопросов, на которые так трудно отвечать, и он с легкомыслием незрелого юноши внушительно и бойко заявил:

— Николай Владимирович, не забудьте, что переворот может быть добровольный и вполне безболезненный для всех, и тогда все кончится в несколько дней. Одно могу сказать: ни кровопролития, ни ненужных жертв не будет. Я ЭТОГО НЕ ДОПУЩУ.

Поднявшееся на востоке солнце озарило кресты древних псковских соборов. Ночь кончилась. Начался день — страшный и позорный день в истории России.

* * *

Настанет год, России черный год,
Когда с царей корона упадет,
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пищей многих будет смерть и кровь…

М. Ю. Лермонтов