Распни Его

На экране появилась новая картина. На одном конце провода находился толстый, грузный, багровый великан с одышкой, на другом — бледный, хилый генерал-адъютант и с ним рядом генерал Данилов. В 3 часа 30 минут начался разговор, который решил участь Царя и судьбу России. Родзянко, метивший в первые любовники революции, уклонился от свидания с Царем; сослался на вздорные, невразумительные причины, в которых невозможно было поймать логический смысл. («Причины моего неприезда две»: во-первых — «эшелоны, высланные на Петроград, взбунтовались и присоединились к Государственной думе», и во-вторых — «я получил сведения, что мой приезд может повлечь за собой нежелательные последствия, так как до сих пор верят только мне и исполняют только мои приказания»). Истинная причина была иная: герой революции, попросту говоря, струсил. «Я приеду, а Царь меня прикажет повесить», — проговорился он случайно.

Разговор тянулся четыре часа и закончился в семь с половиною утра. На серо-желтоватой, бесконечной ленте Юза легли черными крупными буквами все слова, сказанные в эту ночь. Слова страшные, медленно текшие из уст людей, духовно чуждых друг другу, которых случайно таинственный рок соединил в одном деле, в одном решении.

Первая половина разговора составляла повторение Родзянкой того, что было его излюбленной песенкой. Рассказав сказку про белого бычка, про свои предупреждения Царю о надвигающейся грозе, про ненависть к Царице, про стушевавшееся правительство, не принявшее никаких «предупредительных» мер, про «войска окончательно деморализованные», Родзянко заявил безоговорочно и безапелляционно: «Считаю нужным осведомить, что то, что предполагается вами — недостаточно, и династический вопрос поставлен ребром»… Родзянко еще не знает, что предполагается, царский манифест ему еще не передан, но он уже авансом все отвергает, потому что преследует единственную цель: «устранить ненавистную семью — Царя и Царицу».

С тупым ожесточением Родзянко долбит в одну точку. На свою совесть он принимает огромную ответственность, но упрямо думает, что вины на нем нет, что Отечество по достоинству оценит его роль в эти роковые дни. Он знает, что тут же, под боком, притаилась змея, которая уже выпустила свое жало, что укус ее может быть смертельным, но это не останавливает его. Наоборот, это подбадривает его к более решительным действиям: опираясь на шипящую змею — добиться отречения. Он не в состоянии рассуждать с холодным рассудком. Горизонты его очень ограничены. Он твердо ставит вопрос об отречении, потому что бунтующая чернь стремится к ниспровержению всех начал и в первую очередь — к ниспровержению Царя. Он желает убить сразу двух зайцев.

Родзянко по существу нового ничего не сказал; может быть, только несколько сгустил краски, по-иному их расположил и нажал крепче на педаль, чтобы усилить впечатление, — но Рузскому показалось, что волна в столице бушует и хлещет гораздо сильнее, чем он думал. Полагая, что от воли Родзянко зависит многое, чуть ли не все, что этот государственный муж играет решающую роль, что он имеет возможность направлять бег бешеной тройки, — он попытался воззвать к его национальным чувствам:

— Ваши сообщения, Михаил Владимирович, действительно рисуют обстановку в другом виде, чем она рисовалась здесь, на фронте. Если страсти не будут умиротворены, то ведь нашей Родине грозит анархия надолго, и это прежде всего отразится на исходе войны; между тем, затратив столько жизней на борьбу, необходимо довести ее до конца, соответствующего нашей великой Родине. Надо найти средства для умиротворения страны… В каком виде намечается решение династического вопроса?

— С болью в сердце буду отвечать, Николай Владимирович. Еще раз повторяю: ненависть к династии дошла до крайних пределов, но весь народ, с кем бы я ни говорил, выходя к толпам и войскам, решил твердо: войну довести до победного конца и в руки немцев не даваться. К Государственной думе примкнул весь Петроградский и Царскосельский гарнизон, то же повторяется во всех городах; нигде нет разногласия, везде войска становятся на сторону Думы и народа, и грозные требования отречения в пользу сына, при регентстве Михаила Александровича, становятся определенным требованием.

Повторяю, со страшной болью передаю вам об этом, но что же делать; в то время когда народ в лице своей доблестной армии проливал свою кровь и нес неисчислимые жертвы — правительство положительно издевалось над нами; вспомните освобождение Сухомлинова, Распутина и всю его клику; вспомните Маклакова, Штюрмера, Протопопова; все стеснение горячего порыва народа помогать по мере сил войне; назначение князя Голицына; расстройство транспорта, денежного обращения, неприятие никаких мер к смягчению условий жизни; постоянное изменение состава законодательной палаты в нежелательном смысле; постоянные аресты, погоня и розыск несуществовавшей тогда революции — вот те причины, которые привели к этому печальному концу.