Расплата

— Ты же не хочешь сказать, что у себя в Германии будешь говорить с ним только по-немецки?

— А что в этом плохого? Алекс попадёт в другое общество. Его новые друзья, няня, соседи, воспитатели в детском саду и продавцы в маркетах – все будут говорить с ним по-немецки. Тебе не кажется, что чем скорее он его выучит — тем ему будет проще? Смотри, мы с ним общаемся уже полдня, и у нас нет проблем со взаимопониманием. У детей гибкая психика и хорошая память, так пусть учится, в чём проблема? Ты же хочешь, чтобы он стал полноценным гражданином Германии?

В груди защемило так сильно, что я даже не смогла ответить. Прикусила губу, отвернулась.

— Маша? — позвал меня Ник, и я не сразу, но всё же посмотрела на него. Наверное, он заметил подозрительный блеск в моих глазах, поэтому качнул головой, недовольно цокнул: — Ты сейчас думаешь не о сыне, а о себе, и даже не понимаешь этого. Но у тебя есть выбор. Ты можешь просто отказать мне в разрешении на вывоз ребёнка из страны, и тогда я не смогу его забрать. Подавать в суд я конечно не буду. Ты родная мать, решать тебе, хотя, если уж откровенно, я считаю, что должен бы настоять на своём, раз уж взялся за это дело.

Я подсела к Алёшке, бесцельно поправила на нём рубашечку, пригладила волосы... Мой родненький, маленький мой, правильно ли я поступаю? И как я буду без тебя? Украдкой вытерла скользнувшую-таки по щеке слезу.

— Маша, ты меня слышишь?

— Я просто не хочу, чтобы он забыл о том, что он русский, — почти шёпотом ответила я. — Чтобы он язык свой родной забыл — не хочу. Понимаешь?

— Ну, учитывая, что Алексу ещё даже не исполнилось трёх лет, он пока его не очень-то и знает. Тебе так не кажется?

Я встала, нервно прошлась по комнате, и замерла, сцепив на груди руки.

— То есть, ты не отрицаешь, что будешь и дальше говорить с ним только на немецком?

Ник красноречиво промолчал, не сводя с меня непонимающего взгляда — «И что тут такого?» Господи, он реально не понимал!

— Но Николос, тогда всё закончится тем, что когда я освобожусь, я даже не смогу нормально поговорить со своим сыном! Это ты понимаешь?!

— Но ведь никто не запрещает тебе учить немецкий, Маша! Тебе нужны книги? Учебники? Аудиоуроки? Это всё решаемо!

— Ник... — сердце замерло. Я гоняла про себя этот вопрос с самого утра, но всё не находила момента спросить, а теперь, вот, сам Бог велел. — А ты заезжал к моей маме? Может, лучше, если она... – и замолчала. Я не была уверена, что это лучше. Но с другой стороны, она должна была родить примерно в те же сроки что и я, и так хотелось верить, что это изменило и её, и её жизнь к лучшему!

Николос отвёл взгляд, задумчиво побежал пальцами по краю стола. Интересно, он действительно играет на фортепиано, или просто такая странная привычка?..

— Маша, я всего лишь думаю о том, как сделать так, чтобы Алексу было проще адаптироваться к новой жизни. А ты делаешь из этого проблему.

— Николос, просто ответь.  Ты заезжал?

— Да, заезжал, — кивнул он. — И я не понимаю, почему ты считаешь, что там, в той... как это... — замялся, подбирая слово.

— Трущобе, - глядя на его растерянность с невольной улыбкой, подсказала я.

— Да! — Ник утвердительно ткнул пальцем в мою сторону, — точно, трущобе! Что в той трущобе твоему сыну будет лучше, чем в моём доме? Там же нет элементарных условий для жизни! Совершенно!

Господи, да кто бы спорил, Николос! Кто бы спорил! Но я-то жила! Хотя и мечтала, конечно, выбраться оттуда...

— Так ты видел маму?

— Эмм... нет. Она... Мне сказали она переехала.

— В смысле? Куда? В Николаевку?

— Не знаю.

— А кто сказал?

— Какая-то женщина с такими... оранжевыми волосами.

— Тётя Зина?! — обрадованно воскликнула я.

— Не знаю. Маша, я не проявлял настойчивость, ты же понимаешь. Мне вообще пришлось представиться сотрудником социальной службы из международного фонда помощи малообеспеченным. Поэтому я только спросил, живёт ли по данному адресу нужный человек, и всё.

— Международный фонд помощи малообеспеченным? Серьёзно? Ну, насколько я знаю тётю Зину, — усмехнулась я, а у самой где-то глубоко внутри заворочалось смутное сомнение в искренности Николоса, — ей этого выше крыши для того, чтобы дальше она сама вывалила тебе всё, что только можно — когда мама уехала, и куда уехала, и с кем, и даже то, что перед этим у неё дочка пропала... Всё!

— Маша, — Ник слегка замялся, — на самом деле, та женщина отнеслась ко мне довольно настороженно. Дело в том, что ты не пропала. Ты умерла. Погибла. Сгорела в каком-то заброшенном доме возле мусорки. Говорят, об этом тоже писали в газете, но мне не удалось найти. А объявление, которое нашёл... На мой взгляд, это больше похоже на жест отчаяния. Как будто кто-то вопреки всему не верил, в то, что тебя больше нет. Та женщина из библиотеки вспомнила, что был период, когда подобными объявлениями был обклеен едва ли не каждый столб в городе. Она потому и запомнила, что сама видела сначала статью о смерти, а потом вдруг — о розыске.

Я замерла в оцепенении и вдруг сорвалась с места, схватила файл с копиями. Господи, какое поганое качество! Ничего не разобрать!