Расплата

Сафонова обиделась, что я прыгнула через её голову. Марго предположила, что это от того, что её и саму натянул Носачов, но точно мы знать не могли. Во всяком случае, мне вдруг пресекли все былые неофициальные поблажки в режиме. Расстроиться бы, но по факту меня и так не особо баловали, и ограничение отразилось лишь на том, что свободное время я теперь могла проводить только в камере или в Доме ребёнка. Для того же, чтобы попасть в мастерскую к Марго, мне нужно было каждый раз писать прошение о разрешении на самостоятельное перемещение по Зоне, которое принималось-то у меня в установленном порядке, но вот дальше, судя по всему, не шло, так как ни на одно из четырёх заявлений ответа я так и не получила. А потом плюнула и престала их писать вовсе – бог с ними, с красками, переживу без живописи, а рисовать карандашом я могла и не отрывая задницу от шконки. А вообще сложилась забавная ситуация, ведь у Администрации были все инструменты для того, чтобы прижать меня по максимуму – например, устроить мне регулярные «переезды», докапываться до любой мелочи  и даже запретить навещать сына, но это было бы неправомерно, а поэтому они осторожничали. Тоже, как и я, робели от присутствия Трайбера?

* * *

Алексей Денисович Бобров стал Алексеем Денисовичем Трайбером ближе к середине января, об этом мне письмом сообщил сам Ник.

Я читала его и ревела, не понимая, чего во мне сейчас больше – счастья или острого понимания, что вот оно – свершилось, и разлука уже стучится в дверь? Но слава тебе, Боже, слава! Услышал! Смилостивился. Помог.

В двадцатых числах января возникла вдруг неразбериха со свиданьями – мне то сообщали о краткосрочке, то переносили её, то вообще отменяли, то опять сообщали. Где-то в закулисье ставшего уже привычным уклада моей жизни явно происходила какая-то возня, и я находилась в жутком напряжении – лишь бы это не отразилось на Алёшке! А потом меня всё-таки вызвали на свиданку. Трёхдневную, в «гостинице» при колонии. И меня неожиданно накрыло поздним озарением...

Нет, я давно уже не была той инфантильной девочкой-припевочкой, боящейся показаться «шлюхой» из-за близости с мужчиной, но... Зачем? Зачем ему это?! В голове не укладывалось.

Ну ладно он проявил сострадание и взял на себя охренеть, какую ответственность за судьбу Алёшки, но я?.. Я и ОН? Я не верила в любовь или даже влюблённость с его стороны. Живя в заключении, начинаешь смотреть на подобные вещи иначе - со смертельной дозой скепсиса. Но что это тогда? Извращение?

И снова дурацкий, разъедающий внутренности страх – кто этот человек? Я ведь ничего, НИЧЕГО о нём не знаю! Кроме разве что того, что он по какой-то странной внутренней потребности постоянно общается с убийцами. И относится к ним с принятием и уважением. И это мне было категорически непонятно. Видно, я была частичкой того самого ненавистного общества, которое отторгает убийц или, как минимум, делит их на «хороших» - таких, как Марго в состоянии аффекта или Денис-боевой офицер, и «плохих» - закоренелых, получающих удовольствие от убийства, моральных уродов. Смогла бы я, например, принять Степана, который на моих глазах убил Медка? Да ни в жизни! Отсиди он хоть десять пожизненных, понеси он хоть все наказания мира и утони в слезах раскаяния – я не прощу его и не приму его покаяния. Никогда! А вот Николос отстаивал их права на комфорт и уважительное к себе отношение. Я хотела это понять, но не могла и это выбивало меня из колеи. А теперь вот – ещё и «семейное» свидание с заключённой...

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

* * *

Когда я пришла в гостиницу, Николос уже был там. Мы не виделись почти два месяца – с того самого разговора, когда я рассказала ему о себе. И вот теперь смотрели друг на друга – оба с интересом, но он открыто, а я украдкой, и словно бы начинали знакомство с нуля. Два месяца это всё-таки долго, тем более что в этот раз между нами даже переписки не было.

- Почему ты не привела Алекса? Я думал, нам с ним пора бы познакомиться? – неожиданно спросил Ник.

Я растерялась:

- Мне не сказали, что можно...

Николос сухо рассмеялся:

- У вас здесь колдовское болото какое-то. В нём тонет всё, что не входит в интересы Администрации. Но в данном случае, формально, я отец этого ребёнка, так? Значит, я имею право его видеть.  – Поднялся со стула. - Подожди здесь, я поговорю с руководством.

Он вышел из номера, и я почувствовала, как на меня наползает сумасшедшее волнение. Вот он – порог, точка невозврата.

«Гостиница» эта была скорее общежитием коридорного типа со множеством комнат, благо на данный момент практически безлюдная. Один санузел и один душ на этаж, одна общая кухня. Зато в номере - небольшой холодильник и телевизор. У входа – вешалка и зеркало во весь рост. Стол, четыре стула, шкаф для одежды. Две жёсткие кровати.

Две. Уже хорошо.