Расплата

- Стыдно, у кого хер видно! – грубовато отчеканила Марго. – А у тебя ребёнок, ты имеешь право на попытку! А по поводу того, что немец с Носачовым дружит – это я сомневаюсь. Ты на фабрике была, когда тут всё к празднику готовилось, когда выставка эта, телевидение и всё такое, а я здесь толклась, и видела как Носачов за спиной Трайбера морду воротил. Как будто, знаешь... – пожала плечами, - как будто обязали его быть вежливым, вот он и выполняет.

- Кого? Носачова? Обязали?! Пфф... Разве можно обязать Наместника Бога? Кто ему указ-то вообще?

- Не скажи. Мы с тобой когда садились – время другое было. Мне, вон, мои рассказывают, что сейчас на Воле делается, так я поверить не могу. Всё по-другому! Трайбер иностранец, а наши политики знаешь, как с ними теперь заигрывают? Наперегонки! Рубль-то обвалили окончательно, нищебродами себя официально объявили, и теперь каждому заграничному херу в рот заглядываем, как проститутка придорожная. До позорного, говорят, доходит. Посмешищем для всего Мира стали. Поэтому, если предположить, что Трайбер хоть сколько-нибудь видный общественник или, например, близок к политике – то очень даже может быть, что с ним дружит кто-то из таких наших, против кого Носачов не пойдёт. Вопрос только в том, где тот предел, за который не переступит и этот неведомый товарищ, каждый ведь всё равно в первую очередь за свою задницу держится.

Я плохо понимала, о чём она толкует, мне не хватало жизненного опыта и представления о том, что вообще такое эта политика, но безумно хотелось верить в то, что Николос не связан с Носачовым. Хотя... Какая теперь разница?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

- Может, и не дружат, - согласилась я, - но после той свиданки он мне больше не пишет. Две недели уже.

Марго вздохнула и, оторвав от мольберта жгучий чёрный взгляд, уставилась на меня:

- Ты ж пойми, Марусь, он мужик. А их хрен поймёшь. Они и своих-то детей не всегда хотят... Мой вон, когда ещё молодыми дураками были, с часами возле ванны, в которой я в кипятке отмокала, сидел. Пятнадцать минут засекал, чтоб ни больше, ни меньше, следил чтобы я ожогов не получила, чтоб сознание не потеряла. Заботливый такой был. Любил. – Усмехнулась. - А ребёнка не хотел! Говорил – рано нам ещё! И я, дура, любила его до безумия, на всё согласна была. Вообще своей головой не думала.

- В смысле – в кипятке?

- Да сказал ему кто-то, что на ранних сроках можно в максимально горячей воде откиснуть - пятнадцать минут, и всё... Кровотечение просто откроется, типа сильных месячных – и вроде и не аборт, но и беременности больше нет. Пять раз так делали. Работало. А когда уже и отучились, и карьера попёрла, и решили, что пора ребёнка заводить – оказалось, что оно и без кипятка срабатывает. Восемь-двенадцать недель – и кровотечение. И хоть ты убейся. Привычный аборт, как-то так мне врачи объяснили. Но мой, правда, поддерживал меня. Понимал, что оба виноваты, обещал, что оба и тянуть это будем, что не бросит. И вот тут-то самое интересное начинается, что вообще за гранью моего понимания – они иногда своих-то не хотят, а чужих принимают. Каково, а?

Я молчала. А что тут скажешь? Марго никогда не рассказывала о себе, я в душу тоже не лезла, а тут...

- Когда нам обоим за сорокет перевалило, пришёл он однажды с работы и говорит, мол, прости, ухожу к другой. Стали разбираться - оказалось, что он уже год как нашёл себе женщину с двумя детьми, и понравилось ему, видишь ли, вот это всё. Я, говорит, мужиком себя с ними чувствую – отцом. И мне как нож в сердце - каждый раз от них к тебе уходить... - Марго слегка пожала плечами и снова сосредоточилась на портрете – задумчивая и невозмутимая. Но минут через десять тяжёлого молчания, бросила вдруг кисть и, запрокинув голову, закрыла глаза: - Я же даже не помню, как убила! Просто был нож в руке, и вдруг – у него в груди...

- Марго... – охнула я.

- Да брось! – отмахнулась она. – Я до сих пор не поняла, жалею ли, что так случилось. Он предал, и не хочу даже думать, кто из нас виноватее. Единственное, отчего выть хочется, – я ведь его мать сына лишила. И это действительно вина, которая к земле прибивает, и её никогда не искупить. Он ведь у неё один был, единственный. А я вот так просто – раз и всё... И теперь, чем больше думаю, тем больше понимаю, что нет у людей такого права, чтобы детей у матерей забирать! Но зато у матерей есть священное право бросаться за своих детей грудью на колючки. И ты себе не надумывай позора, поняла? Это была отличная попытка!

* * *

В начале декабря меня снова вызвали на краткосрочку. Я ушам своим не поверила! Испугалась непонятно чего. И что бы там ни говорила Марго, а мне было стыдно перед Трайбером. И за себя, и, как ни странно, за Боброву.