Распятый дервиш

«Я рисую на стенах дождь…»

Я рисую на стенах дождь,
мы с ним песни всю ночь поём,
даже пишем стихи вдвоём
и водой нас не разольёшь.
А жена говорит: – Сотри!
Не хочу, чтобы дома – дождь.
Ведь когда дожди до зари,
то уже и зари не ждёшь.
От обиды заплакал дождь
так, что бросило стены в дрожь.
Так, что бросило строки в ложь
о сиянье промокших рощ.
А жена говорит:
– Сотри…

Заклинание

Будь со мной, словно белое облако,
и, покой у меня украдя,
будь со мной над обрывами об руку.
Будь со мной в дуновенье дождя.
Будь со мною и тенью единственной,
будь со мною и явью земной,
будь со мною простой
и таинственной.
Будь со мной.
Будь со мной.
Будь со мной.
Нет в заклятиях смысла и помощи.
И, когда ты идёшь стороной,
слышу ветер мне шепчет из полночи:
– Будь со мной,
будь со мной,
будь со мной.

«Что тебе пожелать, милая?..»

Что тебе пожелать, милая?
Пожелай ты себе – милого.
Пожелай ты себе – главного.
Только что же у нас главное?
А вопросы опять просятся.
За вопросы с тебя спросится.
В храме краденый дух ладана,
а за храмом торга сладили.
Нынче я обряжён в беглого:
в красном снеге следа белого не видать.
Пропадай пропадом голова моя – с кем пропита?
Ай, подтягивай мне странную – не застольную – застаканную.
Что тебе пожелать, милая?
Не ходи, не люби мытаря.

«Луны, по-осеннему бурой…»

Луны, по-осеннему бурой,
молитвенный строгий мотив.
И море чешуйчатой шкурой,
мурлыча,
о ноги твои так тихо и трепетно трётся.
И чья-то душа из ковша
Медведицы
медленно льётся.
И слушает ночь, не дыша,
уставшая за день планета,
и помнит, как тысячу лет
назад
из ажурного лета
сюда ты явилась…

Отступница

Она за снежной белою стеной,
она за тихо гаснущей лампадой,
она за волчьим воем под луной
укрылась от меня.
Наверно, надо
мне было удержать её…
но как?
Тревожным жестом,
словом
или взглядом?
И чародейский круг, и соломонов знак исходят криком:
– Надо было!
Надо!
Не запевает кУмару[1] она,
не ищет тирличА[2] под новолунье.
Сказала лишь:
– Тебе я не жена
и не хочу, как прежде, быть колдуньей.
И жёлтым глазом – глазом горбуна,

украденным у осени в похмелье,
холодный полдень смотрит.
А она –
монахиня в своей постылой келье.

«Пойду гулять во фраке по дворам…»

Пойду гулять во фраке по дворам
с улыбкой безнадёжного изгоя,
лишая осень смысла и покоя,
совсем не «мудренея» по утрам.
Ах, где вы, где вы, бесшабашные мои,
дождём отполированные крыши?
Я среди вас пока ещё не лишний,
но здесь уже не свищут соловьи.
Но здесь уже нет шелеста листвы,
и паучок сгоревшею листвою
не пролетит в октябрь из непокоя
изгоем, пострадавшим от молвы.

«Первый снег, как древняя былина…»