Расчудесный Хуливуд

Его бросило в дрожь, когда химия мозга среагировала на наркотик. Яйца налились, член напрягся. Волшебство белого порошка заключается в том, что он внушает тебе, будто ты обладаешь могуществом, которого в тебе на самом деле нет.

– Ух, – выдохнул он.

Она прошла к стеклянным дверям и выключила освещение вокруг бассейна. Ее обдало порывом близящейся бури.

Зазвенел колокольчик у главных ворот, извещая о чьем-то прибытии.

– Вот он, – сказала Ева.

Она вернулась в гостиную и подошла к бару.

Пока Хобби ходил отпирать дверь, она налила в один большой бокал гремучую смесь неразбавленных коньяка, рома и водки.

– Белая молния, – пробормотала она, усмехаясь.

Янгер вошел в комнату важный, как петух. Или как игрок, у которого припрятаны в рукаве все тузы. На нем была «вареная» джинсовая рубашка, «вареные» джинсы и атласная жилетка. Башмаки на платформе делали его еще выше, чем он был на самом деле.

– Господи, как ты потрясающе выглядишь. – С бокалом в руке Ева двинулась ему навстречу. – Гадко и сладко.

– В тюрьме жиром не зарастешь.

– Ну так налетай. Вот, пропусти для начала стаканчик.

Он посмотрел на бокал, недоверчиво понюхал. Ева поднесла бокал ко рту и отпила немного.

– Ты что же, решил, будто я собираюсь тебя отравить?

Она смеялась над ним. Она знала, что имеет над ним определенную власть. Он научился управляться с женщинами еще у себя в горах, но, разумеется, не с такими, как Ева Шойрен. Их он нисколько не боялся, а вот перед ней слегка робел.

– Нет, я так не решил. Но вспомнил, как вы меня напоили прошлой ночью.

– Но ведь у тебя не случилось никаких неприятностей? – быстро спросил Хобби.

– Очнулся в речной воде среди гнилых овощей. Ева и Хобби многозначительно переглянулись.

– Вы напоили меня так быстро, что я даже не успел поговорить о том, что мне непременно было надо обсудить, – сказал Янгер. – Насчет того, что мы можем друг для друга сделать хорошего.

– Да все что угодно, – сказал Ева. – Разве я не права, а, Пол? Ты ведь ни в чем не откажешь нашему другу Дюйму, верно?

Хобби на данный момент казалось, будто он висит в воздухе на высоте в десять футов от пола, и росту в нем тоже десять футов, и пальцы у него как стволы ив, а перед глазами обрушивается наземь звездный водопад.

– Ну, не знаю. Можно ведь сказать и так: дай Дюйму на дюйм, а он тебе вдует на целую милю.

Он рассмеялся: ему казалось, что таких остроумцев, как он, на всей земле – раз, два, и обчелся.

В патио, за стеклянными дверьми, наконец пошел дождь, обрушился он и на бассейн – черный после того, как выключили освещение.

Мэнни Шайнер был южным соседом Хобби по колонии Малибу.

Друзьями они, строго говоря, не были; не были в сущности и добрыми соседями. Правда, бывали времена, когда они общались весьма интенсивно, но бывали и другие, когда они проходили друг мимо друга по пляжу, едва раскланявшись.

А вот лет пятнадцать-шестнадцать назад Шайнер возлагал большие надежды на дружбу с Хобби. Он был попросту влюблен в молодого находящегося на подъеме режиссера и продюсера.

Он часто приглашал тогда Хобби к себе в дом отужинать и попользоваться сауной.

И Хобби в ответ приглашал Шайнера на свои вечеринки и пикники. На вечеринках у Хобби всегда бывала уйма хорошеньких и податливых девиц. И Хобби вечно пытался свести Шайнера то с одной из них, то сразу с двумя или тремя, делая вид, будто ему ничего не известно о сексуальных предпочтениях соседа. Возможно, Хобби так шутил, а возможно, и как бы поощрительно кивал соседу со всеми его маленькими домашними тайнами.

Он вспомнил первого козла, которого в его присутствии закололи на пикнике у Хобби. Вспомнил едкий запах мяса, брызнувший ему в лицо, когда он помогал свежевать тушку и раскладывать аппетитные ломти на пальмовых листьях. Это было самым острым ощущением того года, а может, и одним из самых острых за всю жизнь – присев на корточки и раздевшись до пояса, он кромсал мясо мясницким ножом, лезвие которого было острей осоки.

Вспомнил он и следующий раз, когда его пригласили на аналогичное празднество. Компания расположилась на север от дома, в дюнах. Гостей было меньше. И он почувствовал себя польщенным из-за того, что его пригласили в этот интимный круг.

На этот раз козел не был заколот и освежеван заранее. Нет, его затащили на круглую площадку, со всех сторон обложенную огнями, живым. Ева Шойрен, обнаженная под распахнутой серебряно-черной тогой, произносила заклинания на неведомом ему языке. Конечно, все это было сущим идиотизмом, и все-таки он немного испугался. Это было злое ребячество – так ведут себя испорченные дети, мучая кошек или отрывая крылья бабочкам, но обставляя все это ритуальной торжественностью. Ребячество – но худшего сорта, способное в любое мгновенье обернуться самым настоящим ужасом.

Испытывая волнение и отвращение, он следил за тем, как какой-то горец (если судить по выговору) схватил козла, придавил ему голову сгибом руки, обнажил и напружинил шею, а затем перерезал ее кривым ножом.